совместно».
И Кузнецов, по словам Струтинского, решил последовать совету своего агента. Брать Гителя решили на квартире другого агента – голландца Хуберта Гляза, сотрудника рейхскомиссариата. Николай Иванович будто бы сказал: «Пожалуй, самый подходящий адрес. При встрече со мной голландец сказал: если вам нужен будет человек для риска, вспомните обо мне. Вот и вспомнил».
Правда, Струтинский буквально на следующей странице противоречит сам себе, уверяя, будто сначала Гиттеля собирались скрутить на квартире подпольщиков супругов Стукало, но у их дома неожиданно оказалась толпа народа, и пришлось использовать квартиру Гляза как запасной вариант.
По утверждению Николая Владимировича, на следующий день обер-лейтенант Зиберт заглянул к Лисовской и застал там Гителя. Кузнецов предложил майору оставить Лисовскую и вместе пойти «по девочкам». Гитель воодушевился:
– Вы, Зиберт, кудесник! Вслед за необыкновенным ромом вы предлагаете красавиц! Как можно отказаться? Разумеется, едем!
Струтинский вспоминает: «Мы подъехали к дому Хуберта Гляза. Зиберт и Гитель вошли в квартиру, я последовал за ними с бутылками рома и коньяка.
– А где же девушки? – недоумевал Гитель.
– Не спешите, мой друг, они еще заняты туалетом, скоро появятся во всем своем ослепительном блеске. Вино! – скомандовал Зиберт.
Я подал отличное французское вино, предварительно вытерев бутылку влажным полотенцем. Два хрустальных бокала красиво искрилась. Гитель взял бутылку, приподнял брови и удовлетворенно подморгнул:
– Очень хорошо!
После второго бокала я подошел к Зиберту и заботливо предложил освободиться от ремней. „Ведь они стесняют!“ Николай Иванович снял ремень вместе с кобурой и облегченно вздохнул. В кармане брюк лежал запасной „вальтер“.
– Разрешите? – вежливо обратился я к Гителю.
Немец, правда с меньшим энтузиазмом, тоже снял ремни с кобурой. Я повесил их на вешалку на виду у гостей…
Я сел за стол вместе с другими. Это обстоятельство возмутило Гителя. Как так! Рядовой солдат, а ведет себя как равный! В тот момент, когда я отвечал на вопросы Гителя, взбудораженного моим бестактным поведением, Кузнецов зашел за его спину, моргнул мне и с силой навалился на гестаповца. Я тут же ринулся на помощь, заломил руки фашиста за спину. Подоспел и Хуберт Гляз. Он воткнул в рот хрипевшему Гителю кляп. Фашист понял свое безвыходное положение и с выпученными от страха глазами замотал головой, подтверждая свою готовность пойти на все условия, лишь бы ему сохранили жизнь».
Теперь Кузнецов начал с майором задушевную беседу:
– Слушайте Гитель. Скажите правду, что вы знаете о немецком офицере, которого заподозрили в сотрудничестве с иностранной разведкой?
Гитель потрясенно молчал.
– Если вы не хотите говорить, я не настаиваю, – ласково продолжал обер-лейтенант Зиберт. – Тогда вы умрете без покаяния.
– Нет, нет! – в отчаянии заорал майор, взывая к чувству расовой солидарности. – Вы немец и не совершите преступления против немца!
– Говорите! – великодушно разрешил Кузнецов.
– О вас, обер-лейтенант, я знаю, только одно: вы очень часто приезжаете в Ровно и неизвестно откуда. Меня это заинтересовало, ведь если бы вы подольше были на фронте, я бы свободнее себя чувствовал в… обществе Лидии Ивановны…
– Кому вы сказали о своих подозрениях? – поинтересовался Кузнецов.
– Только… Только Лидии Ивановне. Я сам хотел с вами разобраться. Но свои намерения, как видите, не выполнил.
Под конец Струтинский заставил обоих участников диалога заговорить патетически. Гитель будто бы вскрикнул:
– За меня отомстят!
Кузнецов заметил:
– Поздно. Мы выполняем приговор народа!
Гителя пристрелили, положили тело в брезентовый мешок и утром зарыли на огороде.
Версия Струтинского отличается от версии Медведева тем, что главным мотивом действий Гителя выступает не стремление войти в связь с английской разведкой через ее агента Зиберта, а ревность к тому же Зиберту. Но и в этом случае действия майора выглядят довольно нелепо. Если он весьма прохладно относился к обер-лейтенанту и к тому же подозревал его как иностранного шпиона, то почему так легко принял приглашение Зиберта поехать на незнакомую квартиру, да еще в одиночку. Если же Гитель хотел избавиться от соперника, претендующего на благосклонность Лисовской, то можно было использовать гораздо более безопасный путь: доложить начальству о своих подозрениях, оно бы запросило Берлин, и вскоре бы выяснилось, что Пауль Зиберт в кадрах вермахта не числится. Ему – пуля в застенке СД, а Гителю – медаль или даже крест за бдительность! Чем плохо! Так нет, майору, хоть и был он, по уверениям Струтинского, робкого десятка, захотелось рискованных приключений, за что бедняга Мартин и поплатился головой.
Николай Владимирович приписывает Гителю еще и двурушничество во время пребывания в советском плену, дабы лишний раз продемонстрировать подлую натуру майора и убедить своих читателей: этого фашиста грех было не вывести в расход. Зато, в отличие от Медведева, ничего не говорит о связи Гителя с судьей Функом, поскольку называет майора начальником хозяйственного отдела рейхскомиссариата. Между тем я думаю, что здесь-то Дмитрий
