Дождь моросит. Нам в телогреечках — Тепло — его душой храним… Сидим с Дядь Мишей на скамеечке… И разговариваем с ним. Ну, как здоровье? — И не спрашивай…! Как зимовал…? Какой улов…? А одному тебе, не страшно ли Жить здесь, почти что, в сто годков…? Он не был «местным населением», Он сослан был издалека… Забыть не даст об этом времени Без пальцев левая рука. И по руке ему, и по сердцу Злодейка — жизнь пилой прошла Давно привык он к одиночеству… Такие скверные дела… А спорить ни о чем не стали мы, И всем словам его поверил я… Ведь Дядя Миша помнит Сталина, Судил его Лаврентий Берия… А в том, что молодость потрачена, Его вины и нету, вроде бы… Он не рубли здесь заколачивал… Он лес рубил на благо Родины. Над Колымою утро хмурое… Промокла пачка папирос… Ну что поделать с Клавкой-дурою, Что написала тот донос? Кто надоумил — дело прошлое… Не стать ей Мишкиной женой… Ведь было время нехорошее… Шел год тогда — тридцать седьмой… Ее дружок — ретивый, правильный — А мент таким и должен быть… Решил от Мишки вдруг избавиться… И лычку лишнюю срубить… Ходил он к Клавке… Рожа мерзкая… И Мишка понял — быть беде: Не ладил с честью офицерскою Тот офицер НКВД.
