поручика артиллерии и готов был поступить на службу под российские знамена. Но тут вышла некая закавыка. Екатерина Великая незадолго до этого приказала иностранных офицеров принимать на службу на чин ниже, чем у них был на родине. Бравому выпускнику Парижской военной школы сие пришлось не по нраву, и в гневе он воскликнул: «Король Пруссии даст мне чин капитана!» Жаль, что пруссаки его капитанскими эполетами так и не облагодетельствовали. Все бы могло по-иному сложиться. И для самого Бонапарта более счастливо, и для Европы благоприятнее. Но, как бы то ни было, от простого корня растет сильная крона, и как верно сказывал все тот же император французов: «В ранце любого из моих солдат лежит маршальский жезл!» Иное дело, что не каждому судьба его оттуда достать. Почитай, всем больше вакса да щетка попадаются.
Так-то вот, друг мой, простота в военном деле – да и не только в военном – едва ли не всегда превыше мишурного блеска. Хоть, вероятно, и чудно такие слова из уст гусара слышать, а все же так оно и есть.
Вот, скажем, видел ты у меня на парадном мундире простенький такой черный крест с белым ободком… Эй,
Прошка! – Ржевский повернулся к старому денщику, – а принеси-ка мой парадный доломан! Право, есть чем похвалиться. Да и что из себя девицу на выданье строить, глазки тупить? Ордена, чай, не краденые!
– Слушаюсь, барин.
Прокофий скрылся за дверью и спустя несколько минут торжественно внес шитый золотом мундир, густо увешанный наградами.
– Вот он, герой моего рассказа!
Ржевский почти нежно погладил невзрачный крест, едва заметный среди золота и ярких эмалей прочих орденов.
– Высокая, я тебе скажу, награда. Такая мало у кого сыщется. А сделан он не из злата и не драгоценными каменьями украшен. Сработан из доброго железа, взятого из кирас французской тяжелой кавалерии, с которой бились мы вблизи богемского селения Кульм. Помнишь, я тебе о графе Остермане- Толстом рассказывал? Так вот, его ранило именно там.
В ту пору я как раз у доблестного генерала Ермолова в адъютантах ходил – он после Остермана командование принял. Ну и я, волю его исполняя, носился с приказами по кульмскому полю взад-вперед, аки лермонтовский демон над бездной. Ну а порой и сам в драку лез, как без того? На пиру побывать да вина не пивать?
Я тогда у кирасир французского генерала Вандома орла их золотого умыкнул.
– Полкового орла?!
– Прямо сказать, особого геройства там не было, – скромно ответил Ржевский. – Просто свезло – вклинился в гущу боя да и выхватил вместе с рукой.
– Как так «вместе с рукой», господин полковник?
– Война, братец, дело жестокое. А гусарская сабля – не перо, чтоб за ухом щекотать. Ну да не бойся, рука потом отвалилась. Да ты кушай, кушай ветчинку… А те кирасиры точно обезумели – забыли, куда атакуют, и за мной припустили. Три версты гнались, благо, гусарский-то конек побыстрее, нежели мерин кирасирский, так что остались они с носом, а я с головой на плечах. Обошли бы, зажали – несдобровать мне. Но фортуна любит храбрых! И, слава богу, не только она.
Заметил я невдалеке ферму, за кусток – коня в галоп к ближнему лесу пустил, а сам через ограду и туда. На мое счастье, хозяйкой фермы оказалась весьма примечательная особа. Конечно, завидев меня с золотой птицей в одной руке и окровавленной саблей в другой, она просто обомлела и едва не рухнула. Но я успел ее подхватить, привести в чувство страстным поцелуем и транспортировать до заваленного подушками ложа. Хозяйка фермы не замедлила с ответом, так что, когда взмыленные кирасиры сунулись в ее владения, у нас на простынях своя жаркая баталия разворачивалась.
Будь мои преследователи не французами, а, скажем, баварцами, может, уловка бы и не сработала. Но для пылких галлов амурные дела превыше всех остальных. Пусть весь мир провалится в тартарары, покуда уста возлюбленных слиты воедино, никто не вправе разъединить их! У нас с милой фермершей с этим все обстояло наилучшим образом. Реши французы дожидаться, чтобы выяснить, кто я таков и по какому праву мну здешние простыни, может, так до конца боя и простояли бы. Но Марс ревнив, и мои преследователи решили не гневить его. Так что кирасиры завистливо повздыхали, языками поцокали, восхищенно головами покачали и дальше поскакали меня разыскивать. А я из-под кровати мундир, саблю и орла вытащил, свистом коня подозвал и галопом в штаб, к Ермолову, докладывать, что задание выполнил и вернулся почти без происшествий.
Но это я к чему тебе рассказываю? Вовсе не с тем, чтобы ты амурам моим дивился, а дабы почтил самоотверженность, на которую порою готовы дамы и девицы ради высокого праведного дела. Нынче такого мало встретишь, в прежние же времена случалось…
…Например, германский император Конрад Третий осадил как-то город Вейнсберг. Будучи человеком незлобным, он позволил женщинам выйти из осажденной крепости и вынести самое для них ценное. И те вышли, все, как одна, сгибаясь под тяжелой ношей.
Поди, сообразил уже, что они прихватили с собой?
Ответ смотрите на с. 185.
– Но впрочем, и ныне среди прекрасных дам случаются примеры истинной самоотверженности и благородства самой высокой
