Глава 10
Наглец
– Ты-то, поди, еще пороху не нюхал?
– Лишь на Красносельских маневрах, – будто извиняясь, развел руками корнет Синичкин.
– Как же, как же! – по губам Ржевского пробежала мечтательная улыбка. – «Едут, поют юнкера гвардейской школы, трубы, литавры на солнце горят…» Я в тех местах давненько бывал! Славные были деньки, а уж ночи так и подавно!
Помню, надев впервые гусарский мундир с такими же, как у тебя, знаками отличия, я посчитал себя наисчастливейшим из людей и полагал, что все женские взгляды прикованы ко мне, как гребцы к турецкой галере. Следует заметить, что красивая форма подразумевает достойное содержание. Иначе смысла в ней меньше, чем в скорлупе от грецкого ореха. Уже очень скоро мне довелось познать это в полной мере. Тогда мне было неполных восемнадцать лет – возраст, когда все кажется по плечу. А уж если плечи крепки, словно у бронзового дискобола, то и подавно.
– И долго ли вам после того довелось гусарить на столичных приемах? – дерзко поинтересовался задетый за живое Платон.
– Недолго, братец, совсем недолго! Мой боевой путь начался вскоре после гибельного для нашего войска сражения при Аустерлице. То были печальные дни, когда в сердцах поселялось уныние и многих достойных храбрецов оплакивали в родных землях. И среди моих сродственников были такие. Я горел желанием достойно отомстить супостату и в душе видел себя героем, увенчанным лаврами. Грезил, как вернусь в столицу, дабы принять заслуженную награду из рук государя. Сейчас забавно вспоминать о тех наивных мечтах. На склоне лет они вызывают лишь усмешку. Тогда все было по-иному, то, что ныне представляется суетным и бестолковым, давало силы уйти от теплого домашнего очага навстречу врагу в заснеженные далекие поля.
Вместе с пришедшим из России пополнением в первых числах февраля 1807 года юным корнетом я прибыл в свой гусарский полк. Едва получив назначение, принял я непосредственное участие в одном из самых ужасных сражений, в которых мне довелось проливать кровь – в битве у Прейсиш-Эйлау. Признаюсь честно, ничего героического в тот день мне совершить не удалось. Да что там, я толком и не вспомню, что происходило на поле боя. Мы, очертя голову, с криками «Ура!» неслись куда-то сквозь метель, стреляя и рубя и, насколько сие было возможно, старались выжить в той кутерьме, что происходила на поле брани.
Если говорить о битве, рассматривая ее с недоступной вражескому огню возвышенности кабинетных стратегов, случись удачной атака на отступающую пехоту маршала Ожеро, быть может, и сам Наполеон оказался бы в наших руках. Как не помечтать о таком исходе войны, однако ж нет толку грезить о том, что не сбылось.
Тогда в первый раз я узнал, как благоухает порох, каким соловьем высвистывает летящая мимо картечь и какова на вкус чужая сталь. Благо, заметив вынырнувшего из клубов серого дыма мюратовского удальца – конного егеря, – с перепугу я так шарахнулся в сторону, что клинок его, разрубив мой развевающийся ментик и доломан, едва оцарапал плечо и грудь. От злой обиды и ужаса близкой гибели я столь быстро умудрился вскинуть пистоль и выпалить противнику в лоб, что уже в следующий миг увидел, как его серый в яблоках конь с опустевшим седлом промчался мимо. Это, пожалуй, и все, что я достоверно помню о том дне.
Надо сказать, нам, гусарам, удаль вообще к лицу. Кому ж неизвестно, что гусары в любой схватке первые? Но удаль удалью, а без точного расчета в бою тоже не обойтись. Вот тебе пример…
…Снежной зимой тысяча семьсот четырнадцатого года, во время Северной войны, наша армия под командованием князя Голицына вышла в тыл шведскому корпусу и заняла позицию. Шведы, едва заметив ее сквозь сугробы, атаковали нас, но были отбиты. Офицеры, ясное дело, предложили князю немедля контратаковать противника. Однако Голицын приказал дождаться еще хотя бы двух шведских атак. Только после третьего отраженного приступа русские войска перешли в наступление и без особого труда разбили неприятеля.
Вот теперь и скажи мне, как человек, не лишенный сообразительности и много умных книг прочитавший: чего же выжидал князь Голицын?
Ответ смотрите на с. 187.
– А когда к вам впервые пришла боевая слава? – задал очередной вопрос корнет Синичкин.
– Ага, как сейчас вижу, – пришла вся такая продрогшая, зубами выстукивает барабанную дробь. Холодрыга тогда была лютая.
В следующем году после той битвы у Прейсиш-Эйлау государь наш, Александр, послал свои полки в неприютные финские болота воевать со шведами. Тогда я уже мнил себя лихим рубакой и, надо сказать, имел к тому некоторые основания.
Служил я под командованием храбрейшего из храбрых, поэта и гусара Дениса Давыдова, с которым водил дружбу с первого дня моей военной карьеры. Лестно же было мне в те дни услышать из его уст восхищенное: «Ну ты, брат, и наглец!»
– Это что же, от самого Давыдова?! – пришел в восторг корнет.
– От самого, не изволь сомневаться. Дело обстояло так: воевали мы со шведами уже у их берегов, и приказал славный наш генерал Яков Кульнев ротмистру Давыдову с казаками захватить остров Карлоэ. Дело зимой происходило, а в Финских землях в эту пору даже снегу зябко. Но приказ есть приказ.
