от несносного ментора, который, поучая ее, был при этом неслыханно невежлив. Когда она отклонила выраженное им желание проводить ее, он даже ничего не возразил на это. Ей, конечно, было все равно, но недостаток простой вежливости все же оскорблял ее. Ну да бог с ним! Он, очевидно, был очень рад, что избавился от неприятной обязанности. Юная девушка благодаря своей красоте, а может быть, и богатству, избалованная вниманием и всеобщим поклонением, такое равнодушие считала оскорблением, и даже когда уже вышла из леса и увидела перед собой Бруннек, то и тогда еще не могла успокоиться.
Освальд остался один, но, видно, совсем забыл о надвигавшемся дожде, так как, прислонившись со скрещенными на груди руками к дереву, не собирался никуда уходить.
Тучи спускались все ниже и ниже; лес окутывался туманом, и ласточки летали над самой землей, кое-где таившей еще следы ночного мороза, почти касаясь ее своей грудью. Но в густом тумане прохладного дня затаилась новая жизнь, дремавшая в миллионах набухших почек, и только ждала теплого дыхания, первых солнечных лучей, которые должны были пробудить ее. Словно дыхание весны носилось в еще холодном воздухе голого леса. Казалось, что вокруг кипела таинственная жизнь, безмолвная и незаметная, но она чувствовалась и понималась даже этим одиноким человеком, который, забывшись, глядел в туманную даль.
До этого, когда он одиноко шел через лес, все было пусто и мертво, и он не слышал ни одного звука, так ясно понятого им теперь. Он не знал или не хотел знать, какое новое чувство проснулось в нем, но суровая, враждебная морщинка исчезла с его лица, а вместе с ней – воспоминание о печальной, безрадостной юности без любви и солнечного света, исчезли ненависть и горечь, с которыми гордая, энергичная натура переносила подчинение и зависимость. Грезы юности вдруг посетили сурового, холодного Освальда, может быть, впервые, но тем сильнее на него подействовали. Над ним все так же неутомимо носились ласточки, все так же слышалось их радостное приветствие, и это приветствие, и веяние весны, и голос сердца повторяли все то же, что раньше торжествующе и уверенно говорили другие уста: «Настанет же, наконец, весна!»
Глава 5
В течение ближайших дней план «военных действий», задуманный Эдмундом и Гедвигой, действительно стал выполняться. Откровенное признание, сделанное юной парочкой родителям, возымело как в Эттерсберге, так и в Бруннеке ожидаемое действие – сильнейшее возмущение, упреки, мольбы и угрозы и, наконец, твердое и непреклонное «нет» с обеих сторон. Молодому графу пришлось выслушать от матери решительный отказ и заявление, что она никогда не даст согласия на этот брак, а Гедвига Рюстов была вынуждена выдержать страшный взрыв отцовского гнева; советник буквально вышел из себя при известии, что один из Эттерсбергов, член ненавистной семьи и его противник по процессу, должен стать его зятем. Однако весьма решительный отказ родителей не произвел на молодых людей особенно сильного впечатления. Им, конечно, запретили всякие свидания, но они сразу же принялись за письма.
Советник Рюстов быстро шагал по обширному залу своего дома. После первой горячей схватки Гедвига нашла для себя более удобным уйти в свою комнату и предоставить отца самому себе. А так как дочери здесь не было, то весь свой гнев он обрушил на свою родственницу-домоправительницу и жестоко упрекал ее в том, что она была виновата во всем своей непростительной уступчивостью.
Старая дева сидела на своем обычном месте у окна и слушала, не отрываясь от работы. Она терпеливо ждала, когда, наконец, ее неистовый родственник замолчит, чтобы перевести дух; наконец это случилось, и она очень спокойно промолвила:
– Да скажите мне, пожалуйста, Эрих, что вы, собственно, имеете против этого брака?
Советник внезапно остановился; это было слишком! Битый час он надрывался, давая выход своему гневу и возмущению, и вдруг его с безмятежным спокойствием спрашивают, что он имеет против этого брака! Этот вопрос настолько вывел его из себя, что он сразу не нашелся, что ответить.
– Я, право, не понимаю вашего возму-щения, – тем же тоном продолжала старушка. – Здесь речь идет об искренней сердечной привязанности с обеих сторон; граф Эттерсберг – в высшей степени симпатичный человек. Несчастный процесс, целую зиму портящий вам настроение, благодаря этому браку будет закончен самым простым образом; кроме того, рассуждая здраво, для Гедвиги это блестящая партия. Почему же вы возмущаетесь?
– Почему? Почему? – воскликнул Рюстов, еще более раздосадованный этим спокойствием. – Потому что не желаю, чтобы моя дочь вышла замуж за одного из Эттерсбергов, потому что запрещаю это раз и навсегда.
Лина Рюстов пожала плечами.
– Не думаю, чтобы Гедвига подчинилась этим доводам. Она сошлется на пример родителей, которые также без согласия отца…
– Там было совсем другое! – воскликнул вне себя Рюстов. – Совсем другое!
– Совершенно одно и то же, только тогда обстоятельства были далеко не так благоприятны, как теперь, когда действительно счастью юной парочки мешают лишь упрямство и предрассудки родителей.
– Нечего сказать, любезными комплиментами вы меня осыпаете! – снова приходя в ярость, закричал советник. – Предрассудки, упрямство! Нет ли у вас в запасе еще таких ласковых слов? Не стесняйтесь, пожалуйста! Я жду.
– С вами сегодня опять нельзя говорить, – заметила старушка, спокойно принимаясь за работу. – Мы поговорим об этом потом, когда вы станете поспокойнее.
– Лина, вы изводите меня своим невозмутимым спокойствием, – продолжал бушевать Рюстов. – Бросьте, по крайней мере, это проклятое шитье!
