Куда более сенсационная ситуация создалась в салоне графини Потоцкой, знакомой уже нам Альфредовой, на ул. Костюшко, 14. Каждый вечер здесь толклись гости, двери не запирались.
Графиня в своем салоне не выносила никаких новомодных веяний и держала общество в узде традиционных канонов. Когда ее сын Иосиф, вернувшись из Лондона, предстал перед гостями в неизвестном еще у нас смокинге, графиня сказала твердо:
— Прошу, когда приходишь ко мне, наряжаться так, как мои гости, очень прошу.
И молодой граф без слова вышел, а через минуту вернулся уже во фраке и белом галстуке.
В другой раз высокомерный Тадеуш Козибродский, начинающий дипломат, был приглашен на обед, опоздал и пришел, когда гостям уже подали суп. Здороваясь с хозяйкой, не нашел иного объяснения, как вынуть часы и сказать:
— Досадно мне, но мои часы опаздывают.
— Думаю, что это скорее воспитание пана несколько запоздалое, — сказала графиня.
Среди частых гостей была также баронесса Мария Гаген, которую прозвали Каноничкой, потому что она всегда бурно реагировала на каждую сальность, хотя никогда и не обижалась. Все ее любили, и везде ее было много.
Как-то представили ей прибывшего из Вены графа Гуйно. По обычаю, по-французски:
— Chanoinesse — le comte Huyn.
Возможно, при этом слишком приглушенно зазвучала последняя буква, но если вы знаете, как поляки произносят букву «Г», то поймете, почему Каноничка вскочила красная, как свекла:
— Вам известно, что я люблю шутки, но эта превзошла все допустимые рамки!
Австриец ничего не понял, а ни одного желающего ему это истолковать не нашлось. Но потом, заняв важный пост во Львове, наверное-таки познакомился с отдельными простецкими выражениями.
6
Досадный трафунок случился со шляхтичем Владиславом Чайковским на одном из балов 1887 г., где он безнадежно влюбился в Олену Коморовскую, дочь графини Теофилы Коморовской.
Ее мама, пани Теося, высокая, полная, с голосом иерихонской трубы, умела справляться со всем, за что бралась, — поместьем, слугами, детьми и мужем, которого, в конце концов, никто не видел. Все поместье графиня решила отдать своему сыну Олесю, второго сына готовила для духовной карьеры, а потому дочерей решила выдать только за тех, кто не будет рассчитывать на приданое.
Пан Владислав был лет на тридцать старше дамы своего сердца, но зато богатым и желанным кандидатом как зять для практичной пани Теоси. Однако панна Олена об этом даже слышать не желала, и ежегодно повторяющиеся признания принимала с твердым «нет».
Бедный Владзё не имел покоя. Наконец, распаленный своим безнадежным увлечением, где-то добывает ее снимок и посылает львовскому художнику Генриху Семирадскому, который в ту пору жил в Риме. В письме просит нарисовать портрет своей возлюбленной.
Семирадский как раз увлекся Древним Римом и работал над циклом картин, в которых изображал бурную, распутную жизнь императоров. Когда портрет прибывает во Львов, Владзё отправляется за ним лично фиакром во дворец, а оттуда — прямо в дом к своей любимой. И хотя ему хочется распечатать пакет и хоть краем глаза взглянуть, что там нарисовано, он мужественно сдерживается, чтобы продемонстрировать все печати и наклейки с красочными веревочками.
Появление его неожиданно, но поскольку у пани Теоси как раз гости, то Владзё легко вливается в группу, пакет ставит под стеной и на заинтересованные реплики бросает только одно слово — «Сюрприз!» Далее он нервно ожидает появление своей мечты. Вот, наконец, и она. Пан Владзё ловит торжественный момент и ставит пакет на видном месте. Заинтригованная публика снова засыпает его вопросами.
— О! — радуется Владзё. — Это портрет пани Олены кисти великого мастера — Геня Семирадского.
Под острыми ножницами опадают веревки, сползает плотная бумага, и вот перед изумленными глазами присутствующих появляется образ юной пани Олены. Замечательное ангельское личико в ореоле золотистых кудрей, пухлые надутые губки цвета вишни и карие глазки. Панна как живая!
Но почему с ее уст слетает крик ужаса? А с уст ее матушки — крик возмущения? А с уст всех присутствующих — гул удивления?
Даже сам Владзё хватается за голову и клянет все на свете, а больше всего Геня. Хотя с таким же успехом мог бы проклинать и самого себя, потому что это он, заказывая портрет, ни словом не уточнил, что именно ему нужно, а Гень, погруженный с головой в образы развратного Рима, изобразил невинную панночку раздетую, как к рассолу. Такую себе вакханочку на скомканных простынях.
Бедному Владзю не оставалось ничего другого, как быстренько сгрести свой сюрприз и улизнуть без лишних слов.
7
В 1894 г. во время императорского визита во Львов балы происходили ежедневно, и на каждом из них присутствовал император. Перед началом бала у панов Семенских, заранее перестроивших свою виллу на ул. Пекарской, случилось веселое приключение. Хозяйка Софья имела двух любимых мопсиков,
