Письмо третье
ЧЕРЕПОВЕЦ. ДИСПУТ
Эти строки вертелись у меня в голове, когда извозчик вез меня со станции в гостиницу. День был морозный и снег вовсе не казался «огрязненным», да и весь Череповец ничем не напоминал ни о Северянине, ни о его строчках… Впрочем, череповецкая интеллигенция помнит своего прошумевшего земляка.
Но сейчас другое имя слышалось на всех углах и другое имя полуаршинными буквами облепило заборы. Череповец был потрясен необычайным событием: из центра приехал лекции читать — не какой-нибудь лектор-безбожник, — а сам владыко — митрополит Введенский.
Местный губполитпросвет и губпрофсовет с перепугу (ой, не справиться местным безбожникам с таким противником) пригласили заезжего из Москвы лектора, благо оказался он в Питере — тут же под рукой — официальным оппонентом.
Афиши украсились еще одним именем, а в городе только и слышалось: — Кто кого?!
Россия — особенно уездная и губернская — любит диспуты. По трем причинам. Во-первых, она рассматривает их, как кулачные бои, — сам азарт состязания, поединка увлекают, напрягается любопытство, — кто из противников кого «положит на лопатки» ловкими приемами-доводами. Во-вторых — при полном отсутствии в советской России какой бы то ни было свободы печати, слова и собраний, — диспут является единственным случаем выслушать противников коммунизма, и — хотя бы и не в политической, а в религиозно-философской области, — да и самому высказать, хотя бы и в замаскированной форме, свой протест против того неослабного гнета, под которым находится в настоящее время русская общественная мысль.
Протест этот иногда принимает несколько неожиданные формы. Так, например, на многих заводах и в глухих уездных городах практикуется следующий вид обструкции: приносят с собой в мешке живого поросенка и в момент выступления нежелательного оратора незаметно дергают поросенка за хвост. Последний принимается визжать, публика — в том числе даже сторонники оратора — не могут удержаться от смеха, и выступление — сорвано… Впрочем, как известно из парижской прессы, даже такие испытанные общественные деятели, как Марков и его сторонники, прибегают к подобным же приемам вовлечения четвероногих в общественно-политическую борьбу…
Наконец, еще третья причина делает диспут завлекательным для масс. Дело в том, что в провинции до сих пор еще есть наивные люди, надеющиеся на диспуте действительно получить ответ на объявленные в афишах вопросы. А вопросы поистине животрепещущие: «Есть ли Бог?» — «Существует ли загробная жизнь и душа?» и так далее… Я сама слышала, как один череповецкий рабочий спрашивал у другого на следующее утро после диспута:
— Так ты говоришь, — был вчера на диспуте… Ну, так как же оно все-таки выходит, — есть Бог или нет?
— А кто его знает… И владыко красно говорит… И лектор ему не уступит… Тот доказывает. И этот доказывает. А доказать — так и не доказали ничего…
— Так и не доказали… Тогда для чего же было диспут устраивать? Коли так, то и ходить не стоило…
— Оно хотя и занятно было обоих послушать, однако, пожалуй, что и не стоило… — соглашается второй.
И, однако, диспуты все же имеют несомненное положительное значение и уж не в смысле внедрения в мозги тех или других предвзятых теорий… В пылу спора каждая сторона, желая блеснуть эрудицией, попутно сообщает аудитории ряд разнообразнейших и интересных сведений. И благодаря этому в настоящее время вы иной раз можете в самой глуши услыхать от какого-нибудь крестьянина в ужаснейшем произношении имена Канта, Лапласа, Декарта, Платона, Геккеля, Древса, — а также путаное и маловразумительное изложение теорий Ламетри или Лейбница…
Затем, диспуты несомненно приручают население недоверчиво и крайне осторожно относиться как к той, — так и к другой стороне, — вырабатывают хороший скептицизм, дают толчок к самостоятельному мышлению.
Может быть, поэтому большевики спохватились и в последнее время не совсем охотно допускают диспуты, особенно в провинции…
Итак, Череповец собрался послушать «живого» митрополита. Однако митрополит оказался не «живым». По крайней мере, на вопрос из публики: — «Как смотрит живая церковь на слова: “Не противься злу”?», — он торжествующе заявил, что отнюдь не является представителем живой церкви, а
