Поспели травы

сожгла солому чувств,
И в мерцающем безмолвье
Тонет эхо тех безумств.

Ну а та, что не люблю я,
Любит, видно, за двоих,
У меня меня воруя
В поцелуях дней пустых.

Оттого, что точно знаю,
Ждет ее со мной тужиль,
Я ей сердцем не мерцаю,
Сердце в разум положив.

Ночь проходит, звезды гаснут,
И как месяц поутру
В дымке серой и ненастной
На рассвете я умру.

2008

О ЗДРАВОМ СМЫСЛЕ

Мы жарим жизнь на масле здравомыслия,
И оттого в недолгие лета
Жиреют души, бряклые, обвислые,
Не пролезая в райские врата.

И вот, когда иной чудак находится,
Что ищет не от мира от сего,
Прямой наводкой здравый смысл наводится
На мысли «нездоровые» его.

Но брезгуют врачи чумной опасностью,
Как брезгует предателем война,
Хоть и на небе есть свои туманности,
Стезя поэта им озарена.

Он, Божьим смыслом песнь свою согретую,
Дает, как хлеб, куплетами кроша,
Лишь словом как моральною диетою,
Врачуется заплывшая душа.

Он – под Крестом, а мы – под коромыслами
Встречаемся дорогой иногда,
Так уступите путь – со всеми смыслами
Вам не оставить в человечестве следа.

2008

* * *

Устал я что ли, что со мной случилось,
Не плещет больше синь через глаза,
Ужель когда-то дареную милость
Назад берут, взыскуя, небеса?

Читаю в облаках белесых запись,
Что каждой твари жить дано, дрожа,
Как на березе, жжет на сердце затесь,
И сок течет ручьем из-под ножа.

Мне новых в жизни радостей не нужно,
От старых не оправиться никак,
Когда по воле женщины бездушной
Остался в утешение кабак.

Где я, стаканов русских грея грани
Под струн гитарных ласковую звень,
Среди довольной выкормленной пьяни
Один плясал с душою набекрень.

И оттого мила мне эта мука,
Что отрубает прошлое она,
Как вору незадачливую руку
Палач в былые злые времена.

И вот теперь, когда терять мне больше
Уж нечего… я чувствую усталь,
Порвалась нить, ведь там бывает тоньше,
Где крепче душит за душу печаль.

И оттого в глазах больное стынет,
И оседает яростная муть,
Что полыньи затягивает в льдине,
Что лишь во льду никак не утонуть.

2008

В КАФЕ НА БОЛЬШОЙ НИКИТСКОЙ

В конце на Никитской в богемном кафе,
Что рядом с бразильским послом,
Сидел я – не пьяный, а так – под шафе
И думал вовсю о былом.

Народу немного, но шумный народ,
И грустное пел гитарист,
И двое лишь слушали, как он поет,
Простой ресторанный артист.

Напротив меня в благородных очках
Сидел седовласый старик,
Виски зажимая, как будто в висках
Не песня звенела, а крик.

Изящные пальцы, на шее платок,
Старик за собою следил…
И, только певец в огорчении смолк,
Есенина спеть попросил.

Я рюмку налил, что ж – грустить, так до дна,
«Мой последний, единственный друг»,
Старик, что напротив, бокалом вина
Меня поприветствовал вдруг.

Пронзительно брызнула глаз бирюза
За дымчатым модным стеклом,
И словно меня затянуло в глаза
Того – за соседним столом.

Всю песню смотрел на него я в упор,
Слова словно слезы текли,
И что-то… курносость, изящность, вихор
Узнать мне его помогли.

Неужто потомок какой-то шальной?
Известны, быть может, не все?
Да нет, наважденье… иль вывих чудной
В крутящемся лет колесе?

Последняя нота, я рюмку в руке
Всю песню, как нож, продержал,
Вовсю признавая того в старике,
Кто к песне слова написал.

И, глотку задрав, выпил, тайной томим,
Чтоб чуть посветлело в крови,
Сергей Александрыч, он был бы таким,
До родов моих доживи.

Никто не похлопал, вздохнул гитарист,
Снимая гитару пока,
Я рюмку поставил, чтоб выпить на бис,
Глядь – нету того старика.

Исчез, не ушел, не поднялся, а так —
Как будто и не было тут…
Иль призрак подался в попроще кабак,
Где пьют под него, а не жрут.

Ну что же, во времени мы не сошлись,
В пространстве, видать, привелось,
Знать, только поэтами русская жизнь,
Как ниткою, шьется насквозь.

А, может быть, скучно великим во мгле,
Иль дали дожить под конец,
Чтоб знал, что не зря в англетерной петле
Примерил терновый венец.

Теперь в то кафе я почаще хожу
И больше плачу чаевых,
Но… больше Есениных не нахожу
Ни старых, ни молодых.

2008

Исторические поэмы

ОТРЕЧЕНИЕ

И если первый большевик был Петр,
А коммунистом – Аракчеев, граф, то
Комиссаром первым на Руси должнo
Признать Малюту.
Кромешничать – с Ивана повелось,
И чем закончилось?
Жизнь человеческая стала
В России не дороже сала.
Да и закончилось или притухло только?
Какой-то унтер, спьяну, на пари
С фамилией какой-нибудь кирпичной[1] ,
Вдруг подожжет Россию изнутри,
И смута полыхнет огнем привычным.

Сцена 1

Екатеринбург, 15 июля 1918 года. Дом особого назначения, караул.

1-й солдат

Видал вчерась царя?
Так и не скажешь – царь.
Уж больно хлипковат.

2-й солдат

А ведь зовут – Кровавым.

1-й солдат

Я подсмотрел втемне,
Свой погасив фонарь,
Как две княжны в окне
Кому-то слали знак…

2-й солдат

Так это ты в окно пальнул?
Небось, затвор заклинил,
Так засмотрелся на девиц…

1-й солдат

А ты б не засмотрелся?
Я год без баб… Моя бы воля,
Эх, я бы озорнул…
А особливо с этой… пухлой.

2-й солдат

С Ольгой что ли?

1-й солдат

Кажись, что так.

2-й солдат

А я бы этих всех девиц,
Царевен там, или цариц,
Не посчитав за грех,
Давил бы, как мокриц,
Иль на штыки их всех…

1-й солдат

А баб за что?

2-й солдат

За то, что все они народ топтали,
За войну, за голод…
В моем селе младенцев бабы с голоду сжирали.
А брат на штык германский взят,
А ихние князья все жировали!

1-й солдат

Так-то ж война…

2-й солдат

Война?! Заместо пушек – аналой,
Кресты заместо пуль!
В атаку гнали – на убой!
А кто жирел? Буржуй!
Кому, видать, война, кому и мать родна.

1-й солдат

Я б все-таки детей оставил…

2-й солдат

В живых?! Под корень
Рубят на Руси дурное семя.
Романовы виновны все!! И кровью только
С народом расплатится сможет эта мразь.
Теперь – мы власть!

1-й