поодаль. Последний достал письменные принадлежности и приготовился записывать. Он взглянул на легата в ожидании, но тот медлил, пытаясь справиться с накатившим приступом тошноты.
– Как вы себя чувствуете, монсеньор? – участливо спросил он.
– Как, как, – раздраженно отозвался легат, – сам не видишь? Еще эта качка.
– Было бы лучше еще на денек задержаться в Константинополе, – сказал секретарь.
– Нельзя, я должен встретиться с императором, пока он находится, … – легат не договорил, задержал дыхание, потом глубоко вздохнул. – Кто бы мог подумать, что на царском пиру будут подавать поддельное вино из Негеве. Я просто отравился.
– Может быть дело не в качестве вина, а в его количестве, – не выдержала Лада. – Я тоже пила это вино вчера, и как видите, со мной ничего не случилось.
– Рене кто это сказал? – спросил легат у секретаря.
Секретарь указал стилом на пленницу:
– Она.
Легат перевел тяжелый взгляд на Ладу.
– Кто ты, дерзкое дитя? – наконец разъял губы легат.
Лада состроила удивленную гримасу.
– Если он не знает, кто я, то, может быть, произошла ошибка, и я здесь случайно? – спросила она у секретаря.
Рене строго сказал:
– Довольно дерзости. Монсеньор спрашивает твое имя, кто ты, откуда.
Лада назвала свое имя. Секретарь заскрипел пером.
– Значит, Лада, – заговорил легат. – Скажи мне, Лада, по чьему наущению ты пела эту ужасную песню.
– По собственной воле, – ответила Лада.
– У тебя не было сообщников?
– Нет, а хоть бы и были, мы все равно уже далеко от Константинополя.
– Будь искренна дитя мое, не усугубляй своей вины. Лишь при чистосердечном признании ты можешь надеяться на милосердие.
– За дитя спасибо, конечно, – ответил Лада. – Хотя у меня вон прядь седая. Хну так и не удосужилась раздобыть. Что-то у вас в Константинополе с выбором не густо. Говорили, то ли у Влахернских ворот, то ли у Галатской башни по средам персияне торгуют, но я так и не выбралась.
– Не надо так много слов, – остановил ее секретарь, – отвечай только на вопрос и по существу дела, кто научил тебя этой песне, одна ли ты действовала или в сговоре?
– Да какой там сговор, – грустно ответила Лада, – муж научил. Да какой с него теперь спрос.
– Муж значит, – оживился секретарь и быстро стал записывать, диктуя сам себе, – преступление, совершенное в сговоре группой лиц, что усугубляет вину преступников. Где сейчас находится твой муж?
– Мой муж умер, – с достоинством ответила Лада, – я же говорю, какой с него теперь спрос.
– Зачем, говорить о муже, если он уже умер? – разозлился секретарь. – Только бумагу зря испортил.
– Так я же сказала, какой с него спрос, – повторила Лада.
Легат, все это время молча разглядывавший Ладу, поднял палец, призывая к вниманию, и сказал:
– А знаешь ли ты, Лада, какое наказание следует за допущение хулы на Господа нашего Иисуса Христа? Допрос с пристрастием, а затем сожжение на костре.
– Сейчас, что ли пытать будете? – спросила Лада, примериваясь к раскрытому окошку, соображая, сможет ли она проскользнуть в него, и оказаться в море.
– Нет не сейчас, – ответил секретарь, – пока что мы просто беседуем. Здесь на корабле нет никаких приспособлений для допроса. Ни дыбы, ни испанского сапога, ни даже мало-мальски приличных щипцов для дергания ногтей. Разве что вот эти ножницы приспособить.
Секретарь покрутил в руке канцелярские ножницы и бросил их на стол. От этого звука легат поморщился и приложил пальцы к вискам.
– Простите, монсеньор, – виновато сказал секретарь.
– Что голова болит? – спросила Лада, и когда легат слабым кивком подтвердил, сказала, – это от похмелья. Я знаю одно средство, всех своих мужей этим лечила.
– Мужей? – переспросил секретарь. – И сколько же их у тебя было?
– Двое, – ответила Лада.
При этом легат взглянул на секретаря и как-то странно оживился.
– Все на том свете, – простодушно добавила Лада.
