– А как же, – осклабился Михаил Ильич, – мы же не можем поехать и расстрелять швейцарцев. Тебе бы это больше понравилось? Как бы то ни было, ждать осталось недолго.
– Нехорошо так шутить. Вот посмотри: я уже пять лет живу в этой стране, и все это время я жил счастливо. Мне никто никогда не сказал худого слова, разве что сам был виноват. Россия для меня – вторая мать, а русские – братья, и мне было бы очень больно, если бы теперь здесь началось кровопролитие.
– Мне тоже жаль, – отозвался Михаил Ильич, – и Ивана, и Петра, но дело ведь совсем не в них, дело в этой клике, в этих паразитах, которые сотни лет с помощью кнута помыкали народом или равнодушно смотрели на творимые собратьями бесчинства, не пошевелив даже пальцем, чтобы защитить угнетенных. Вот в чем суть, и тут уже мы не можем долго рассуждать: девяносто или девяносто девять процентов принадлежат к их числу. Но для острастки можно обойтись и меньшим.
Когда он это говорил, перед глазами Ребмана возникла другая картина: упаковщик Петр, который с топором набросился на разбитую фисгармонию во время немецкого погрома пятнадцатого года. С такими людьми бесполезно спорить, их все равно не убедишь.
– Тогда ты бы и меня поставил к стенке, если бы понадобилось?
Не раздумывая ни секунды, друг ответил:
– Если бы было необходимо, не только тебя одного. Тогда уже не имеет значения, сто тысяч или два миллиона чертополохов придется повыдергать!
Революция все же не прошла мимо Ребмана, она коснулась и его жизни, ударив в самое чувствительное место – брюхо. С каждым днем становилось все более очевидным, что на свое жалованье, даже вместе с тем, что ему платят как органисту, он долго не протянет. Двух сотен рублей, которые он получал в соответствии с контрактом, уже не хватало даже на неделю, а возможностей заработать больше у него не было. «Вот закончится третий год обучения, тогда и поговорим», – ответил ему шеф, когда Ребман снова пытался на него надавить. А пока он может голодать. Теперь его средства уже совсем не те, что были вначале. Ребман все чаще становился на сторону тех сотрудников, которые только и ждут момента, когда смогут, наконец, по выражению Ивана Михайловича, «бросить это попрошайничество». Дальше так продолжаться не может, не то им придется умирать с голоду. А ожидать того, что к шефу вернется рассудок, тоже не приходится.
– Вы хоть раз говорили с ним об оплате?
– Хоть раз?! Да я этими разговорами уже мозоль на языке натер. Но все напрасно. Он только и делает, что утешает и ищет всякие отговорки.
– Вам нужно ему как следует растолковать – по-немецки, если он по-русски не понимает: грохните кулаком по столу, наконец! Вы, в отличие от нас, как его доверенное лицо можете себе это позволить.
– Я не раз пытался это сделать, но ничего не вышло.
– Вам следует выступить от имени всех, в общих интересах, а не только в собственных, ваших личных. Мы должны держаться все вместе и, наконец, показать ему, что нас большинство, и ему придется с этим считаться!
– Тогда я за всех и отвечу, он меня просто вышвырнет вон.
– А мы уйдем вслед за вами – все как один!
– Это вы теперь так говорите, а как дойдет до дела…
– Мы вас единодушно поддержим!
Так утверждал Иван Михайлович. И Ребман ему поверил, даже гордился тем, что на такую важную роль выбрали именно его. После обеда он пошел прямиком к шефу и высказал ему все, как есть, по-немецки, без обиняков и прикрас, не стесняясь в выражениях, в надежде, что за ним «единодушно стоят все». Он, конечно, не подозревал о том, что о его визите к шефу никто даже не знал.
Они ведь совсем недавно об этом говорили, ответил Николай Максимович, и поинтересовался, как у него дела с Иваном Михайловичем. Ребман еще огрызнулся:
– Прекрасно, замечательно, у нас чудесные отношения!
Но маленький начальник только улыбнулся одним уголком рта: дескать, Каин тоже прекрасно относился к Авелю.
Он слушал спокойно, давая «секретарю» выговориться. Затем спросил:
– Скажите правду, Петр Иваныч, вы пришли по своей инициативе или вас против меня настроили?
Ребман, не желая никого выдавать и выступать в роли марионетки, слукавил:
– Меня не нужно настраивать, Николай Максимович, я все сказал от себя, потому что считаю, что вы поступаете с нами непорядочно. Во всех учреждениях города выплаты подняли, чтобы, по возможности, привести их в соответствие с растущими ценами. И только у нас ничего не происходит, только вы не желаете слушать голос разума!
Шеф все еще спокоен:
– Откуда вы это знаете?
Ребман следует курсом, который проложил для него Иван Михайлович:
