Ребман даже развеселился:
– Как я могу знать Баку, ведь я только в начале этого месяца приехал в Россию, за это время невозможно все увидеть.
– И откуда же вы приехали, позвольте спросить?
Ребман стесняется и медлит с ответом. Наконец собирается с духом и скромно признает:
– Я… Из Швейцарии.
Гинзбург делает удивленное лицо.
– Почему же вы не решаетесь сказать? Швейцария ведь одна из самых известных стран мира!
– Я тоже так думал, но потом убедился на собственном опыте, что, по мнению некоторых людей, швейцарцы непонятно откуда взялись, потому что и страны-то такой не существует.
И он рассказал о своем разговоре с монахом Киево-Печерской Лавры, который утверждал, что за границами России ничего нет. Следовательно, и Швейцарии неоткуда взяться.
Гинзбург смеется:
– О, конечно же, она существует, пускай для большинства только как недосягаемая мечта. Я бы, к примеру, многое бы отдал, чтобы жить в такой стране или чтобы хоть раз увидеть ее своими глазами.
– А чем же вам не по душе Баку? Говорят, там «черное золото» так и прыщет из земли.
– Да, только добывать его дозволено лишь немногим. Если бы было иначе, то можно было бы потерпеть связанные с этим неудобства. Но большинству от этого «золота» достается только грязь и вонь, а я – из этого большинства.
Между тем они прибыли в Ростов и вышли в буфет поужинать. Ребман заказал то же, что и вчера вечером, следуя своему принципу держаться того, что уже знакомо. На сей раз однако, расплачиваясь, дал денег без сдачи.
Гинзбург купил несколько газет и взял их с собой в вагон. Он спросил у Ребмана, не желает ли и тот газету.
– Нет. Благодарю, я ведь все равно не могу их читать.
– Есть и немецкие.
– И какая мне от них польза? Я бы лучше русскую почитал.
– Ну, так я и говорю, русскую, но по-немецки.
– А есть такая?
– Конечно. Вот! – он указал на одну, – «Рига-Цайтунг» называется. Она русская, а пишут по-немецки. Но Ребман только отмахнулся:
– Газеты? Меня мутит от одного только слова! Нет уж, на какое-то время с меня довольно!
На следующее утро в одиннадцать часов поезд въезжал в Пятигорск. На повороте состав изогнулся дугой и стал виден локомотив. Из его трубы вместе с черным дымом вырывались языки пламени. Котел, как и говорил Штеттлер, работал на топливном масле. Господин прецептор Ребман решил дать местным кавказцам урок правильной русской речи. Гордо, как испанец, подходит он к окну и громко кричит:
– Портной!
Но никто к нему не подходит и не берет у него багаж. Тогда он кричит снова, на этот раз уже во весь голос:
– Портной! А портной!
И тут к нему кто-то подбегает, оказалось, что это Маньин:
– Что это вы здесь раскричались? За багажом приходит
Он одет в белый костюм, сшитый из того же материала, что и киевский туалет Мадам. Лицо загорелое, как у цыгана. Сообщает, что здесь в тени уже тридцать восемь градусов.
– Ого! – удивился Ребман.
– Это еще что, погодите, еще будет и сорок восемь!
Ребман вручил ему двенадцатистраничное письмо, которое он всю дорогу хранил, словно чековую книжку. Красавчик Эмиль, не говоря ни слова, засунул его в левый карман пиджака.
– Хорошо, что вы приехали, – говорит он, – у нас уже полон дом гостей, и я больше не могу возиться с Пьером. Так рано сезон еще никогда не начинался.
Они взяли извозчика и теперь в древней колымаге тащились вверх по пыльной ухабистой улице. Ребман спросил, правда ли, что Пятигорск – курорт, устроенный для сифилитиков.
Тут уж и Маньин рассмеялся:
– Не бойтесь, в Пятигорске риск заражения так же ничтожен, как в Арозе или в Давосе. Мы таких гостей не принимаем, за этим следим особо, даже требуем предъявления справки от врача!
