Надеясь, что Сале сумеет их сделать, я заснул, очень довольный своей идеей. Узнав на другой день, что Сале действительно умеет делать булу-рибут, я приказал ему сделать мне 4–5 штук различной величины.
Объясню в двух словах, что такое булу-рибут, по крайней мере та форма, которая в употреблении у малайцев Иохора и Явы. Они состоят из стволов бамбука различной длины (до 60 футов и более), внутренние перегородки которых удалены и в которых в разных местах и на различных расстояниях одна от другой сделаны продольные щели, широкие и узкие. Такие бамбуки укрепляются у хижин или на деревьях в деревне, а иногда и в лесу. Ветер, проникая в щели, производит весьма курьезные звуки. Так как отверстия расположены с разных сторон бамбука, то всякий ветер приводит в действие эти оригинальные эоловы арфы. От длины и толщины стенок бамбука, степени сухости его и положения булу-рибут (т. е. находится ли он посередине дерева или на вершине его) зависит характер звуков.
Дня через три Сале показал мне пять штук сделанных им булу-рибут; два из них имели более 45 футов в вышину. С помощью своих людей я распределил их по вершинам стоявших около хижины деревьев, укрепив один из них на самой веранде моего дома. Так как полагается, по объяснению Сале, чтобы булу-рибут стояли отвесно, то нам стоило немало труда прикрепить их к деревьям надлежащим образом, тем более что нужно было привязать их во многих местах для того, чтобы их не сдуло ветром. Я с нетерпением ждал вечера, чтобы убедиться, удались ли Сале его булу-рибут. Днем ветер слишком силен, так что шелест листьев окружающего леса и шум прибоя на рифе вокруг мыска заглушают звуки малайской арфы. Разные занятия в течение дня совершенно отвлекли меня от мысли о бамбуках, и, только когда я уже лег и стал засыпать, я услышал какие-то протяжные, меланхолические звуки, а затем был озадачен резким свистом, раздавшимся у самого дома; свист этот повторялся неоднократно. Несколько других, трудноопределяемых звуков, не то завыванье, не то плач, слышались близ дома. Я услыхал голоса Сале и Мебли, толкующих о булу-рибут, и вспомнил о нашем утреннем занятии.
В течение ночи меня раза два будил резкий свист на веранде; так же явственно слышались звуки и других бамбуков. Вся окрестность казалась оживленной этими звуками, которые перекликались, как разноголосые часовые на своих постах.
На другой день никто из туземцев не явился ко мне. Когда же и следующий день прошел без посещений, я стал недоумевать и думать, что в Бонгу, вероятно, что-нибудь случилось, раз туземцы целые два дня не показываются около моего дома. Это было совершенно против их обыкновения, так как редко проходил день, чтобы кто-нибудь из жителей окрестных деревень не зашел посидеть и поболтать со мною или с моими слугами. Вследствие этого я отправился в деревню узнать, в чем дело.
Я вышел перед заходом солнца, когда туземцы обыкновенно возвращаются с работ. Я застал всех по обыкновению занятыми приготовлением ужина. Я подошел к группе туземцев, поспешивших очистить для меня место на барле.
— Отчего вчера и сегодня не приходили в таль Маклай?
Туземцы потупились, говоря: «Мы боялись».
— Чего? — с удивлением спросил я.
— Да тамо русс.
— Каких тамо русс? Где? — допрашивал я, озадаченный. — Где вы их видели?
— Да мы их не видели, но слышали.
— Да где же? — недоумевал я.
— Да около таль Маклай. Мы слышали их вчера и сегодня ночью. Их там много, они так громко говорят.
Тут мне стало ясно, что булу-рибут около моей хижины были причиной этого недоразумения, и я невольно улыбнулся. Туземцы, внимательно следившие за выражением моего лица, подумали, что я соглашаюсь с ними, и осыпали меня вопросами: «Когда прибыли тамо русс? Каким образом? Корвета ведь нет? Прилетели они? Что будут делать? Долго ли останутся? Можно ли прийти посмотреть их?» Все это показалось мне до такой степени смешным, что я захохотал. «Никаких тамо русс в таль Маклай нет. Приходите посмотреть сами», — сказал я и вернулся домой в сопровождении полдеревни, отправившейся искать тамо русс и оставшейся в большом недоумении, не найдя никого. Туземцы, однако же, не были совершенно убеждены, что тамо русс не являются, по крайней мере, по ночам, каким-либо образом для совещаний с Маклаем, и положительно боялись приходить ко мне после захода солнца.
Звуки булу-рибут первое время своей пронзительностью будили меня, но потом, привыкнув к ним, я хотя и просыпался, но тотчас же опять засыпал. И когда я засыпал, то эта мягкая заунывная музыка под аккомпанемент шелеста деревьев и плеска прибоя убаюкивала меня.
