– Вы можете не менее успешно сотрудничать с Гамовым. Он отличный специалист.
– Ну, ладно. Спасибо за подсказку. Ещё что?
– Товарищ Варяг просил передать буквально следующее: ваше отсутствие, товарищ Наставник, становится просто непереносимым.
– Передайте Варягу, что целый ряд задач с наивысшим приоритетом требуют моего присутствия здесь и сейчас. Одной из таких задач является моё личное душевное равновесие и психофизиологическая адекватность. Запомнили?
– Так точно, товарищ Наставник, – от Гурьева не смогло укрыться удивление, прозвучавшее в голосе «гонца».
Я сам буду решать, когда и где требуется моё присутствие. И определять как сроки, так и формат присутствия буду тоже я сам. Надеюсь, Сан Саныч, ты это поймёшь, подумал Гурьев. Тебе придётся научиться понимать меня с полуслова. Или не понимать совсем.
– Пожалуйста, предайте именно это – слово в слово. Это важно.
– Будет исполнено, товарищ Наставник. Не извольте волноваться.
– Хорошо. Теперь вот что. У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы задать товарищу из Коминтерна.
– Задавайте, товарищ Наставник. Никаких возражений с нашей стороны нет и не будет.
– Мне бы не хотелось тратить время на подходы к нему, у вас, вероятно, имеются о нём достоверные сведения.
– Вы получите их немедленно, как только это будет возможно. Способ связи стандартный.
– Спасибо. Может, однако, оказаться, что мои вопросы произведут на него неизгладимое впечатление.
– На ваше усмотрение, товарищ Наставник.
Щедро, подумал Гурьев. Щедро. Покупаешь меня, Варяг?
– Мне бы не хотелось, чтобы у Варяга возникли в связи с этим какие-нибудь сложности.
– Не волнуйтесь, товарищ Наставник. У товарища Варяга не будет никаких неприятностей.
– Хорошо. Тогда мне нужны те самые материалы по коллективизации и подавлению рабочего и профсоюзного движения, с которыми я уже частично ознакомился. Я не хочу отбрасывать людей, которые могут нам серьёзно пригодиться. И побольше фотодокументов, если это возможно.
– Будет сделано, товарищ Наставник.
– Мне кажется, вы как-то излишне налегаете на слово «товарищ», – улыбнулся Гурьев.
– Прошу прощения. Привычка.
– Избавляйтесь, – на этот раз голос Гурьева прозвучал резко, как пощёчина.
– Слушаюсь. Господин Наставник.
– Вот. Это лучше, – он снова улыбнулся и добавил мягко, обезоруживающе: – Не обижайтесь. Слово «товарищ» очень хорошее. Правильное, нужное слово. Но от чрезмерного употребления стирается и выцветает. «Господин» же совершенно нейтрально и ни к чему никого не обязывает. У вас есть какие-то просьбы, личные дела? Если нужны деньги, не стесняйтесь. Я понимаю – с валютой у Варяга не так хорошо обстоят дела, как хотелось бы. А я совершенно свободен в средствах.
– Спасибо, господин Наставник. Не беспокойтесь, я полностью обеспечен всем необходимым.
– Ну, тогда – не смею задерживать. Берегите себя и привет Варягу. От товарища, – Гурьев наклонил голову к левому плечу и улыбнулся.
Мероув Парк. Август 1934 г.
Гурьеву давно уже не давала покоя мысль о кольце. Интуиция прямо-таки вопила: найди его! Найди! Сделай хоть что-нибудь! Он поделился своими соображениями с Ладягиным, который сразу же высказал удивительно простую и здравую мысль, – Гурьев даже удивился, отчего она не пришла ему в голову без посторонней помощи:
– А почему бы вам не изготовить парочку копий, Яков Кириллович? Можно было бы, имея их перед глазами, что-нибудь интересное себе вообразить.
– Всё-таки я начинаю хотя и медленно, но верно осознавать разницу между гением и эрудитом, – вздохнул Гурьев. – Набитая сведениями голова – это одно, а способность расположить в нужном порядке знания и умения, пусть даже вовсе и не всеобъемлющие – это нечто совершенно иное. Как я вам завидую, Владимир Иванович, вы бы только знали!
– А мне кажется, ничего особенно сложного в этом нет, – возразил Ладягин. – Я ведь, решая задачу, думая над усовершенствованиями той или иной идеи, мыслю по определённому методу, алгоритму. Нужно просто этот алгоритм чётко определить и расписать по шагам. Вот и получится, что каждый, кто захочет, сможет изобрести что-то, о чём размышляет. Да ведь и у вас всё точно так же происходит. Просто времени как следует подумать об этом не находится.
– Вы думайте, Владимир Иванович, думайте, – согласился Гурьев. – Думайте – а остальное мы вам обеспечим. Средства, производственный потенциал. А изобретения, творчество – это не по моей части. Вот и мысль о возможности выработки теории изобретательства отнюдь для меня неочевидна. А ведь вы, безусловно, правы – возможен и метод, и алгоритм, особенно в том, что касается техники.
– Ну-ну, не скромничайте, – Ладягин посмотрел на Гурьева и хмыкнул. – А признайтесь, одному было бы скучно делать всё на свете?
– Ещё бы, – Гурьев покладисто кивнул.
Ни простые торговцы, ни златокузнецы-скороделы его не интересовали. Не откладывая реализацию ладягинской идеи в долгий ящик, Гурьев обратился к Рэйчел и получил – как всегда – точный совет и не менее точную исчерпывающую характеристику:
– Милрайс. Один из старейших домов, ему никак не меньше полутора столетий. Это на Хаттон Гарденс, совсем рядом с Марбл Арч. Ты легко отыщешь его. Не только ювелир, но и настоящий часовых дел мастер. Конечно же, он немного сумасшедший, но исключительно добрый и порядочный человек. По-моему, он легко нашёл бы общий язык с Владимиром Ивановичем. Мистер Джереми Милрайс – совершенно чудный старик, и тебе он непременно понравится.
– Я могу на тебя сослаться?
– Конечно! Только вряд ли он меня запомнил, – вздохнула Рэйчел.
Не может же он быть настолько сумасшедшим, чтобы не запомнить тебя, Рэйчел, подумал Гурьев. И меня, чёрт возьми, это радует.
При взгляде на Джереми Милрайса у Гурьева возникли некоторые подозрения – уж больно характерной внешностью обладал ювелир. Когда Гурьев отрекомендовался знакомым графини Дэйнборо, эффект превзошёл его самые смелые ожидания. Старикан подозрительно уставился на него горящими чёрными глазами, воинственно выставил вперёд бородку и грозно осведомился:
– И давно?!
Пришлось Гурьеву пустить в ход всё свое обаяние, навыки вербовки сторонников и искусство владения намёками и недоговоренностями, чтобы убедить ювелира в своих добрых намерениях – и в отношении Рэйчел, и вообще. Это возымело нужное действие, и Милрайс сменил гнев на милость. Правда, выразилось это весьма своеобразно. Оказалось, что ювелир в курсе происходящих событий и, сумев сделать из них собственные далеко идущие выводы, он тут же набросился на Гурьева:
– Эх, юноша. Как же вы могли допустить такое безобразие?!
– Никто не идеален, мистер Милрайс. Но я принял меры к тому, чтобы это не могло повториться. А кстати, откуда такая замечательная фамилия? Похожа на сефардскую. Не имеет, случайно, отношения к португальской валюте [14]?
– А вы откуда знаете?! Вы что, еврей?!? – изумился Милрайс.
– Самую чуточку, – улыбнулся Гурьев. – Тоже обожаю задавать вопросы вместо того, чтобы на них отвечать.
– Ну, если только в этом смысле, – успокоился старик. – А вообще запомните, юноша: евреем нельзя быть «чуточку» – или да, или нет! Поверьте, это гораздо хуже, чем беременность. Ребёнок родится и оставит мамочку саму себе, а еврей внутри вас – сдохнет, но не отпустит! Уж поверьте, я это отлично знаю.
Что-то в этом есть, подумал Гурьев. Но, желая закрепить достигнутый в охмурении ювелира успех, он возразил:
