относится к увлечению короля этой… гм… американкой. Синклер и сам считал эти отношения абсолютно недопустимым мезальянсом, в том числе с позиций государственных интересов. Почему же именно сэр Уинстон? Не потому ли, что именно сэр Уинстон настаивал на том, чтобы графиню Дэйнборо не слишком мучили допросами и расспросами, в особенности официального характера? Вот теперь пусть и отдувается, как хочет, подумал Синклер. И тут же решил – ничего не выйдет. Черчилль мог сам заставить отдуваться кого угодно. Даже короля. Похоже, всё-таки ему, Синклеру, придётся отвечать на вопросы. Если не на все, то на основные – это уж как пить дать. И Синклер, который, несмотря на излучаемое добродушие, отнюдь не рвался исполнить роль жертвенного агнца, попытался перехватить инициативу:
– Позволено ли мне будет узнать, чем вызван ваш интерес к этой персоне, ваше величество?
– Личным письмом одного отважного юноши, – улыбнулся король. – Это не имеет значения. Я хочу, чтобы вы ввели меня в курс дела, джентльмены.
– У нас давно нет никаких достоверных сведений об этом человеке, ваше величество. Собственно, что касается достоверных сведений, – Синклер нажал на «достоверных», – их и не было никогда. Всё произошло настолько неожиданно, что нам не оставалось ничего иного, кроме как следовать за происходящими событиями… – Синклер, увидев, как дрогнули веки короля, понял, что Эдуард недоволен его вступлением, и, мысленно сосчитав до трёх и незаметно набрав в лёгкие побольше воздуха, продолжил: – Нам известно, что после означенных событий вокруг банкротства «Бристольского Кредита» этот банк был поглощён «Фалконом», который возглавляет…
– Это мне тоже известно. Дальше.
– Насколько я понимаю, графиня полностью следует его указаниям, которые он неизвестным нам способом передаёт через своих помощников, составляющих небольшую армию, формально находящуюся в подчинении руководства банка, – продолжил адмирал. – Несколько десятков бывших русских моряков и офицеров. Тех, что видели всё на свете, в том числе и то, что человеку не положено видеть.
– Вот как. Интересно, – король покосился на Черчилля, с невозмутимым видом смакующего сигару.
– Именно.
– Откуда они вообще взялись?
– Ну… Это довольно странная история, Ваше…
– Послушайте, адмирал. Я понимаю, что вы не готовились к докладу, особенно по этому конкретному поводу. Но, несмотря на это, я всё же не готов быть настолько снисходительным, – Эдуард артикулировал «настолько» таким тоном, что Синклер покраснел. – Я внимательно слушаю вас.
– Они находятся на территории Соединённого Королевства совершенно законно, ваше величество. Многие из них имеют андоррское подданство и дипломатический иммунитет.
– Андоррское?!
– Вашему величеству, безусловно, известно о перевороте, вернее, монархической революции, происшедшей летом тридцать четвёртого в Андорре [41]. Андоррский Совет Долин провозгласил независимость княжества и вручил великокняжескую корону некоему лицу, которое, по нашим сведениям, является бывшим офицером русского Флота. Великий Князь Андорры Константин Первый, ваше величество.
– Почему вы решили, будто он непременно моряк?
– Новый флаг Андорры поразительно похож на русский военно-морской, ваше величество.
– И что же?! Вы хотите сказать – между частной, как вы, адмирал, изволили выразиться, «армией», подчиняющейся графине Дэйнборо, и переворотом в Андорре существует какая-то связь?!
– Именно так, ваше величество.
– И какова же она?! – стараясь, чтобы содержащийся в его тоне сарказм окончательно не обескуражил Синклера, спросил Эдуард.
– Этого, ваше величество, я не знаю, – и Синклер тоже покосился на Черчилля, который всем своим видом демонстрировал – он, адмирал Синклер, несёт совершеннейший вздор, а он, Черчилль, вынужден тратить на это своё драгоценное время.
– И как же вы можете это хотя бы косвенно аргументировать?!
– Первым крупным кредитом, который выдал «Фалкон» после поглощения «Бристоля», был кредит правительству Андорры. В Андорре выстроен аэродром, несколько гостиниц, оборудованы горнолыжные спуски – по последнему слову техники, открыт филиал «Фалкона», который, естественно, не облагается никакими налогами, всем сотрудникам «Фалкона» предоставлено андоррское гражданство. Великокняжеская гвардия состоит, разумеется, тоже из бывших русских военных, которым в этих горах сам чёрт не брат. Епископ Урхельский, один из двух соправителей, признал суверенитет Константина Первого буквально через несколько часов. Республиканское правительство Испании – тоже. Франция некоторое время не могла определиться, однако уже зимой тридцать четвёртого приняла верительные грамоты посла Андорры.
– А население?!
– Население Андорры полностью на стороне новой власти, ваше величество. Я полагаю, не стоит забывать, что всё это самое население уместится на двух улицах Ист-Энда. В их поддержке нет ничего странного. Принят целый ряд законов, которые упорядочили землепользование и распоряжение недрами, введено избирательное право, Совет Долин наделён функциями законодательного органа, учреждён университет…
– Тоже на деньги «Фалкона»?
– Вероятнее всего, да. Хотя, полагаю, финансовый климат Андорры привлекателен сегодня отнюдь не только для «Фалкона».
– А графиня?
– Графиня побывала в Андорре – это всё, что нам на сегодняшний день известно.
– То есть ничего. Восхитительно, – Эдуард развернулся к Черчиллю. – Сэр Уинстон?
– Это, действительно, замечательный в своём роде исторический и политический курьёз, ваше величество, – пожал плечами Черчилль. – Да, графиня обращалась в том числе и ко мне с просьбой повлиять на французское правительство в вопросе урегулирования Андоррского кризиса. В обмен на гарантии лояльности этого самозваного князя. Надо отдать ему должное, он оказался весьма ловким и полезным типом. У графини, знаете ли, фантастическое умение ладить с самыми разными людьми. Правительство вашего величества, имея андоррские гарантии лояльности, располагает теперь весьма интересным инструментом в Пиренеях. Сегодня, когда события в Испании приняли столь трагический и прискорбный во всех отношениях оборот, переоценить значение такого инструмента вряд ли возможно.
– А какова позиция Андорры?
– Строгий нейтралитет, как и следовало ожидать, милорд, – покровительственно кивнул Черчилль. – Князь имеет отличные связи в обоих противоборствующих лагерях, и его авторитет растёт, словно на дрожжах. Я думаю, что ключом к урегулированию испанской проблемы станет Андорра. Именно через неё идут денежные потоки в обе стороны. И не только денежные, надо полагать. Видите ли, ваше величество. Никто, собственно говоря, не мог предположить, что ситуация на Пиренеях станет настолько напряжённой. А сегодня, когда под угрозой наш суверенитет над Гибралтаром, связи «Фалкона» с Андоррой и лояльность Константина – всё это приобретает неимоверно важное значение.
– И как вам удалось уговорить французов, сэр Уинстон?
– Это оказалось даже легче, чем мы могли предположить. Никому не нужен очаг напряжённости, даже такой, на первый взгляд, ничтожный, как Андорра. Не следует забывать – объективная трудность горного пейзажа совершенно не располагает ни к масштабным сражениям, ни к применению тяжёлого оружия. А без этого партизанская война в горах, даже если её ведёт крошечный отряд до сотни человек, может сделаться мощнейшим фактором нестабильности для государства, чувствующего себя и поувереннее, чем Французская республика. Коммунисты немедленно вцепились бы Думергу [42] в глотку за то, что тот «топит в крови национально-освободительное движение народа Андорры», не остались бы в стороне и другие желающие половить рыбку в такой мутной луже. Насколько я знаю, все андоррские гостиницы были под завязку набиты щелкопёрами всех мастей, только и ожидавших чего-нибудь погорячее. Кстати, их поили и ублажали за счёт князя, так что настроение прессы, очарованной идиллическими патриархальными пейзажами Андорры, легко себе представить. При тогдашней чехарде французских правительств моральное поражение Третьей республики было более чем вероятно. В интересах не только внутриполитической, но и европейской стабильности в целом французскому МИДу следовало воздержаться
