Я кивнул головой, хотя прекрасно знал, что предместье любило тайны, но не умело держать в секрете ни своих, ни чужих. Через несколько дней о том, что Катя уезжает, не говорил разве что ленивый. Для всех Катя была не только красивой девочкой и старостой класса. Появление Кати в нашей жизни делало ее не такой уж и серой, мы могли смело заявить, мол, посмотрите, к нам приезжают аж из самого Львова. И тут на тебе, остались без последнего козыря.
После окончания восьмого класса Катя действительно ушла из школы. Зенитную батарею убрали в другое место, и Катиного отца перевели служить в Германию. Запомнилась последняя линейка, где покидающие школу были построены отдельно. Тимофеевна стояла с краю, в строгом черном костюме и белой кофточке, красивая, независимая и почти взрослая. Мне тогда казалось, что теперь она свободна от былых привязанностей, свободна от нашего школьного двора, от всех нас, остающихся в привычной школьной упряжке. Да, тогда мне так казалось.
Катя подходила к каждому и, вытирая слезы, что-то говорила. Слезы на щеках Тимофеевны – это было так непривычно, что у многих тоже на глазах появились слезы. Наконец она подошла ко мне и, улыбнувшись, тихо, так, чтоб слышал только я, пропела:
И неожиданно поцеловала меня в щеку. Помахав всем оставшимся в строю, Катя ушла, вроде ее и не было вовсе. Но для меня она осталась на всю жизнь такой, какой я ее видел в последний раз, запомнились на всю жизнь ее слова о том, что мне надо делать дальше. Сама того не зная, Катя начертала программу, которую я начал воплощать в той, теперь уже далекой мальчишеской жизни.
Собрав рёлкских ребят, я предложил соорудить прыжковую яму, купить настоящую футбольную форму, достать гантели и другие спортивные снаряды. С Олегом Оводневым мы долго подыскивали место под футбольное поле и пришли к выводу, что лучше всего нам подходит плац, где на вечернюю поверку строили солдат зенитной батареи, в которой служил Катин отец. В этом я нашел для себя особый смысл, здесь вновь оживала память о Кате, о том времени, когда мы вместе ходили в кино и разучивали пьесу, в которой я так и не сыграл главную роль рёлкского хулигана. Теперь предстояло освоиться с ролью капитана футбольной команды.
Выравнивали поле всей улицей, нам помогали даже Катины подружки. Много позже я узнал, что это Катя просила их в письме помочь нам. Разровняв и увеличив поляну до размеров футбольного поля, мы поставили штанги, повесили сетки, сделали разметку. И к нам стали приходить и приезжать со всего предместья; более того, на нашем поле мы провели несколько игр с городскими командами. В ту весну я решил всерьез заняться спортом. Перед этим на школьных районных соревнованиях я победил на сотке и выиграл прыжки в длину. И моя жизнь сделала, как я теперь считаю, правильный поворот.
ПОЛЯНЫ И ГОЛЬЯНЫ
То последнее для меня беззаботное лето я провел на нашем самодельном футбольном поле. Там я готовился к соревнованиям, метал диск, копье, прыгал в длину и высоту и даже пробовал прыгать с шестом. И, конечно же, почти каждый день гонял мяч. Как-то мой отец пошутил, что если бы ту энергию, которую я затрачиваю, гоняя мяч и ровняя поле, направить в нужное русло, а, по его мнению, это были работы в доме или на огороде, то мне бы цены не было.
На что мама возразила:
– Детство один раз в жизни бывает, потом еще успеет напахаться. К тому же он ни разу не отказывался от поездок в тайгу по ягоды. И работал там с тобой на равных.
Мама нас жалела. Сегодня я все чаще думаю: а жалели ли мы ее?..
Отыграв очередную игру, мы шли купаться на карьер или на Болыпанку – так называлась протока Иркута, впадающего в Ангару. А вечером собирались в штабе. Соорудили мы его в кустарнике неподалеку от футбольного поля. На песчаном холме вырыли глубокую пещеру, обили ее досками. Кулик принес буржуйку и шахтерскую лампу, Дохлый приволок из общежития кровать и матрасы. Доски и бревна для постройки штаба мы взяли у бакенщика. Знакомый бакенщик промышлял бревнами, которые во время сильных наводнений по Иркуту уплывали с лесозавода. Иногда он давал Дохлому лодку, и мы, поднявшись на шестах вверх по Иркуту, причаливали к боновым заграждениям. Углядев плывущий топляк, мы бросались за ним, как хорошо натасканные легавые за подстреленными утками. Подплывали к топляку, вбивали в него скобу с бечевкой, заводили топляк под боны и затем, собрав плот из нескольких бревен, сплавляли его вниз по течению. Бакенщик давал, как он говорил, нам на молочишко, затем припрятывал бревна в заросшие камышом курейки, а позже распиливал их на циркулярке и продавал.
В те годы на Рёлках и Барабе строились многие, и желающие приобрести пиломатериал стояли у него в очереди. Таким же очередником стал и мой отец, когда мы решили построить новый дом. Несортовые, тонкие бревна бакенщик отдавал нам, они пошли на строительство штаба; другие пригодились для изготовления штанг, которые мы вкопали на футбольном поле.
Штаб у нас получился просторным, особенно хорошо в нем было, когда на улице шел дождь. Внизу мы вырыли глубокий подвал с отдельным выходом на другую сторону холма, сделали это по всем канонам фортификационных сооружений. Если бы нас в штабе застукали, то по подземному ходу, который замаскировали дерном, мы могли бы уйти незамеченными.
– Чи тут у вас бункер, как у бандеров, – сказал приехавший с Западной Украины Микола.
– Сам ты Бандера! – осадил его Вадька Кулик. – Это у нас блиндаж Рокоссовского.
– Парни, а в нем можно зимовать, – сказал Дохлый. – У вас есть свои берлоги, вы не возражаете, если я обоснуюсь здесь? А на следующее лето
