– Федька, наших бьют! – взвыл пацан, пряча под живот руки.
Тут налетели остальные, замолотили кулаками по Сережкиной спине. Где-то рядом закричали люди. Шпану как рукой сняло, затрещали доски в заборе. Подняв себя воем, Сережка бросился за мальчишками, но они были уже далеко. Серый косяк летел по пустырю, пузырились на ветру рубашки, мелькали грязные босые пятки.
Все произошло быстро и грубо. Ограбили средь бела дня, на виду у целого мира. Наметанный глаз увидел булавку – значит, там что-то спрятано, зря застегивать карман не будут. А теперь, когда дело сделано, ищи ветра в поле.
Размазывая по щекам слезы, Сережка вернулся на барахолку. Неожиданно он натолкнулся на Ваську Косачева – сына бакенщика. Жили они недалеко от Погодиных, на берегу Ангары. Васька стоял за прилавком, размахивая цветастым ситцевым мешочком:
– Покупайте табак «Самсон»! – громко кричал он. – Табак «Самсон», как курнешь, так заснешь, как вскочишь, так еще захочешь!
Он заметил Сережку, замолк на полуслове, рука с мешочком крутанулась в воздухе и исчезла за спиной.
– Серега, ты чего здесь делаешь? Чего ревешь?
– Деньги отобрали, – всхлипывая, признался Сережка. – Скопом кинулись, поодиночке я бы им всем навтыкал.
Косачев шмыгнул носом, что означало: не разевай, мол, рот, но все же не утерпел, поинтересовался:
– Много денег?
– Мать на ботинки положила, пятьдесят семь рублей.
– О-о, дело серьезное, – протянул Васька. – Кто такие?
– А, толстый такой пацан. Морда кирпича просит.
– Федька Сапрыкин, его работа, – уверенно заявил Васька.
– Ты че, его знаешь?
– Да он из нашего предместья. С бабкой живет. В последнее время больше в городе промышляет.
Васька на секунду задумался, затем предложил:
– Вот что, пошли со мной, я знаю, где они собираются. Заберем деньги.
Последние слова Косачев произнес неуверенно.
– Так они и отдадут тебе, – буркнул Сережка.
– А куда он денется!
– Я с отцом. Потеряет он меня.
– А так выдерет.
Протискиваясь сквозь толпу, они двинулись в сторону церкви. От старого тряпья, кучками разложенного по земле, несло затхлостью, нафталином; торговки настороженно следили за ними, не стащили бы чего.
– На барахолке два дурака – один продает, другой покупает, – на ходу говорил Васька. – Сейчас мыло в цене, иголки. Эх, если бы кремней для зажигалок достать – озолотиться можно.
Возле церкви он быстро оглянулся по сторонам, затем легко и привычно бросил свое худое тело в окно. Над головой просвистели напуганные голуби. Пахло сыростью, известкой, битым кирпичом. Васька цепко схватил его за руку, повел куда-то в темноту. Через несколько секунд они очутились в маленькой, чем-то напоминающей чулан комнате. Возле стены стояли две кровати, на чурочках лежали доски. Косачев пошарил по углам глазами, выглянул на улицу.
– Смылись, – разочарованно протянул он. – Но ничего, деньги он сам принесет. Вот увидишь.
Они вернулись к ларьку, но Погодина там уже не было.
– Ничего, одни доедем, – уверенно сказал Васька. – На трамвае до вокзала, а там на попутной.
Сказано – сделано. Побродив еще немного по барахолке, они сели в трамвай, на этот раз он был почти пустой. Вот наконец-то Сережка увидел город. С домов на дорогу смотрели каменные львиные морды, каменные люди держали балконы.
– Ты в торгсине был? – неожиданно спросил Васька. – Классный магазин! Все можно купить. Только на золото.
– Нет, не был, – ответил Сережка. – А где это?
– Там, – махнул в сторону домов Васька. – Если хочешь, можем сходить.
– Нет, мне домой надо.
– Приходи с ночевкой, – сказал, прощаясь, Васька. – Сходим на рыбалку.
Сережка уже спал, когда приехал отец. Сквозь сон слышал, как он заглянул в комнату, о чем-то шепотом спросил мать.
– Напился, бросил ребенка, – принялась она ругать мужа. – Беззаботная твоя головушка. Только о себе думаешь. Когда ты будешь жить как все люди? Мужики-то на производстве работают. Один ты как неприкаянный с места на место летаешь. Мне людям в глаза стыдно смотреть.
Скукой наливается лицо Погодина. Каждое лето на этой почве у них с Анной скандалы. Ни к чему не лежит у Николая душа, мотается он с одного
