училище, после приезда в Иркутск некоторое время жили на одной квартире. Поэтому все, что касалось Сушкова, он принимал близко к сердцу. Так и не отыскав нужных слов, Жигунов вышел из комнаты. Вслед за ним плеснул тихий женский плач.
На причале обычная в таких случаях суета: толпились провожающие, пиликала гармошка. Играл на ней Николай Погодин – слесарь аэропорта. Глаза у него полузакрыты, на губе прилипла погасшая папироса. Ходили ходуном доски на причале, выгибаясь, плясала Анна, жена Погодина, вокруг нее вприсядку винтом ходил моторист Колька Опарин. Чуть в стороне, с ребенком на руках, стояла Валентина – жена Жигунова. Теплый ветер трепал на ней платье, забрасывал на лицо завитки волос.
– Павел Михайлович идет! – высунувшись из форточки, громко крикнул второй пилот Михаил Худоревский.
Погодин бросил играть, сунул кому-то гармошку, с пьяно расплывшимся лицом, растопырив руки, бросился к Жигунову.
– Павел Михайлович, родной! Как же мы здесь без тебя?!
Жигунов смущенно похлопал Николая, ему и самому было жаль расставаться с Погодиным.
Два года назад сел Жигунов в Грузновке, где жил Николай, на вынужденную посадку. Работал в то время Погодин в деревенской кузнице подручным у своего деда. За одну ночь выковали они для самолета швартовочные якоря взамен тем, что летчики утопили при посадке, выправили вмятины на самолете. Павел Михайлович долго рассматривал работу деревенских мастеров, стучал пальцем по обшивке. Он помнил, как маялись на авиаремонтном заводе, придавая кольчугалюминию нужную форму, нагревали, купали в селитровой ванне, как после неосторожного удара коварный металл давал трещины. Вечером он пошел к Погодиным и уговорил парня лететь в Иркутск. В городе отвез его на завод. Недолго пробыл там Николай, потянуло его в аэропорт к Жигунову. Он забрал в отделе кадров документы, спустился с горки на речку Ушаковку и по берегу дотопал до стен бывшего женского монастыря, где размещался аэропорт.
Но и там поначалу маялся, не находил себе места Николай. В Грузновке осталась у него зазноба, Аня Журавлева, которая никак не хотела ехать за ним в город. Он написал письмо девушке и решил отправить его с Павлом Михайловичем. Через несколько дней Жигунов прилетел обратно, подозвал к себе Погодина:
– Вот что, Коля, – улыбаясь, сказал он, – завтра лечу в Бодайбо. Садись с нами, сам поговоришь с ней.
– Неудобно как-то, – замялся Николай. – Денег на билет нет.
– Ты слушай, что тебе старшие говорят, – поддержал Жигунова Василий Сушков. – О каких деньгах речь! Мы сватать пойдем, будь спокоен – не устоит!
И верно. Не устояла Аня перед натиском летчиков, дала согласие. В пригороде подыскали молодые дом, Жигунов помог купить его.
От воды несет свежестью, на тросах, будто рыбы на кукане, поблескивая ребристыми боками, плескались самолеты. По речной глади скользила приземистая тень монастыря. Налетел слепой дождь, поднял фонтанчиками пыль на откосе, погрыз деревянный причал, побарабанил на тугих боках самолета, потом взялся за монастырь. Серебристые стрелы неслись мимо тлеющего на солнце креста, жалили кровельную жесть купола.
– Плохая примета, – сказал кто-то из провожающих. – Дождь при солнце.
Проверив загрузку самолета, Жигунов подозвал к себе Худоревского.
– Опять ты, Михаил, за свое. Что на сей раз везешь?
– Так на Север летим, Павел Михайлович, – заюлил Худоревский. – Кто его знает, когда обратно сюда попадем. Вдруг цинга начнется, а у нас все свое: захотел лучку, чесночку – пожалуйста, ешь сколько хочешь. Да и заказывали мне.
Михаил приехал в гидроаэропорт раньше всех, сгрузил с телеги три мешка с чесноком, сунул извозчику «красненькую» и по-быстрому, пока не приехало начальство, перетаскал свой груз в самолет.
– Знаю я твой Север, – усмехнулся Жигунов. – Здесь чесноку на весь район.
– У нашего Миши размах как у настоящего коммерсанта, – заглянул в кабину Глухарев. – Будь его воля, он бы весь самолет мешками загрузил.
Худоревский расстегнул тугие крючки кителя, набычившись, повернулся к Глухареву:
– Ты, Дима, рассуждаешь как враг народа. Я, можно сказать, государственное дело делаю. Мне люди за это только спасибо говорят.
– Чтоб это, Михаил, было в последний раз, – вздохнув, примирительно сказал Жигунов. – Перегрузил самолет.
Подошедший катер утянул самолет вверх по течению к новому ангарскому мосту. В сторону города пополз синий шлейф дыма, и самолет пошел на взлет. Обычно самолеты отрывались у первого поворота напротив польского костела. Но на этот раз он почему-то не отрывался, подняв водные усы, мчался дальше. Поравнявшись с монастырем, самолет вдруг подпрыгнул, встал на дыбы, черкнул крылом воду. Рыкнул напоследок двигатель – все смолкло.
На берегу засуетились, столкнули на воду лодки. К месту происшествия поспешил катер. Успели спасти только троих: Худоревского, Глухарева и Сережу, сына Жигуновых. Спас их бакенщик Косачев, первым подоспевший на лодке от острова. Глухарев, почти захлебываясь, держал на руках Сережу. Валентину поймали в тот же день, чуть ниже поселка Жилкино за нефтебазой, а вот Жигунова вытащили вместе с самолетом, у него была разбита голова. Самолет налетел на полузатонувшее бревно, которое вынесло из Иркута. Оно пробило днище, застряло в кабине. Самолет подняли со дна, отбуксировали на остров и, так как восстановить его было невозможно, оттащили на свалку в песчаный карьер.
На похоронах народу было немного, уже второй день шла война. Собрались самые близкие: летчики, техники, жители соседних улиц. День выдался
