И нужно также другое: ставить себе все время исполнимую и близкую задачу. Пусть Балтфлот выпускает не суфлеров, а учителей, если только это не должен делать Наркомпрос. И тогда в общий план нужно и можно ввести и искусство как работу, как деланье, — а не глазенье и не игранье.
Старый режим не умел расчленять работу; когда какой-нибудь военный завод строил корабль, он готовил для этого корабля дверные ручки и клозетные чашки.
Сейчас у нас такая же мания: «каждый сам по себе пробочник», «каждый сам по себе актер», — Центрогвоздь готовит артиста, пока штандарт скачет.
СОГЛАШАТЕЛИ
Знахарь — не человек без теории: у знахаря неверная, чаще всего устаревшая теория.
Спектакль, который я видел в Революционно-Героическом театре, не был бесформенным; он был очень плохо старооформлен.
В искусстве нет импровизаций; точнее, импровизация возможна только как изменение формы, как появление ее, наконец, в новом контексте.
Нельзя отлить пушку по вдохновению, нельзя и играть пьесу нутром, потрохами. Пьесу можно только сделать.
Революционный театр хотел быть театром порыва, вдохновения, но от техники он не ушел. Он отказался от искания ее — тогда пришла чужая, старая, отбросовая техника, техника оперы и плохого кино, и спектакль пошел по ее колеям.
Печально было видеть талантливую артистку Чекан в ужаснейшей пьесе («Легенда о Коммунаре»), в шаблоннейших группах и позах.
Постановка как будто была вся составлена из открыток и иллюстраций «Родины» (был такой журнал).
Здесь не было неумелости, не было революционного преодоления формы. Нет, просто я видел перед собой провинциальную традицию формы во всей неприкосновенности.
Неправду говорят, когда оправдываются тем, что для народа нужно какое-то особенное, простое, укороченное искусство. Народные загадки и пословицы инструментованы необыкновенно тонко.
Стилистические приемы русской сказки не проще приемов прозы Андрея Белого, и слушатели превосходно понимают приемы сказки, отличая, например, аллитерации. Фабричная песня восприняла в себя приемы старой русской эпической песни, а так как это, конечно, неизвестно многим занимающимся пролетарским творчеством, то я предлагаю внимательно посмотреть хотя бы песню «Маруся отравилась». Да и частушка есть вещь сделанная, построенная.
«Легенда о Коммунаре» — это революционная «Вампука»[216]. И ковка сердца Коммунара — это Вагнер, воспринятый по либретто[217].
Я не верю, что автор «Легенды о Коммунаре» — пролетарий, так как свежий класс, еще не развернувший своих возможностей, не может выделить этого человека, которому для выражения пафоса пролетарской революции понадобился колпак звездочета и меч Гавриила.
Жалко людей, играющих в этой пьесе: она и «знахарская» постановка губят их, делают неловкими и короткорукими.
ДРАМА И МАССОВЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Адриан Пиотровский предлагает (в «Известиях Петросовета») использовать драматические кружки для организации из них кадров участников массовых представлений[218].
Действительно, никто не знает, что делать с драматическими кружками; они плодятся, как инфузории. Ни отсутствие топлива, ни отсутствие продовольствия, ни Антанта — ничто не может задержать их развития.
Тщетно бегают испуганные руководители и предлагают самые разнообразные способы замены кружков, — кружки непоколебимы.
— А если вас закроют? — говорят им.
— Мы будем ставить водевиль конспиративно!
И играет, играет Россия, происходит какой-то стихийный процесс превращения живых тканей в театральные.
А тут еще Евреинов предлагает: «Каждая минута нашей жизни — театр»[219]. Зачем это нам, когда у нас есть театр каждую минуту!
Понятно желание Пиотровского употребить эти театральные кружки в дело, как-то разрядить их, оттащить хоть от водевиля, от дачного любительского спектакля, от маскарадного театра с переодеваниями.
