товарищи!»
Мы глухи, как мордва.
Наконец подали паровоз, и нас потащили.
Ехали до Сафьяна, покорно теснясь и терпя.
На Сафьяне была пересадка. Еще работал питательный пункт Земского союза.
Составили поезд из багажных платформ. Тормозные вагоны были давно угнаны.
Мы тронулись, и вагоны застучали все громче и громче, напирая друг на друга, все разгоняясь, толкаясь, как будто стараясь перескочить друг через друга.
Все сидели, повернувшись к своим мешкам.
Быстро мелькающие верстовые столбы рифмовали дорогу. Паровоз растерянно свистел.
На этом спуске, ужасном спуске в Джульфу, крушения были очень часты. Когда один поезд выскочил из закругления, то взгромоздившиеся друг на друга вагоны образовали гору в десять саженей высоты.
Дошли до Джульфы.
Здесь сливалась волна, идущая из 4-го корпуса, с нашей волной. Туча людей ждала поезда.
Поезд пришел. Мы не рвали друг друга зубами, нет. Мы брикетами спрессовывались в вагоны.
Нервное возбуждение, сопровождающее все такие переселения, делало всех выносливыми.
Под Александрополем не то туннель, не то проволока срезала ехавших на крыше.
Здесь сливалась наша волна с идущими из Саракамыша.
Немного может сказать крыса, прошедшая даже через всю Азию. Она не знает даже, та ли она самая крыса, которая вышла из дому.
В Александрополе многие солдаты садились в порожние вагоны, идущие в Саракамыш или Эрзерум, чтобы, сделав в них путь до фронта, потом ехать в Россию.
Вокзал был цел. Железные линии рельсов гипнотизировали, вокзал уже был вне внимания.
Встретил солдат, которые меня знали, с ними попал в поезд.
Доехал до Тифлиса или, вернее, до Нафтлуга (передаточный пункт). В Тифлис нас не пускали, боясь погрома.
Пешком пошел в город.
Тифлис переживал лихорадочные дни. Быстро обнажались границы, и сейчас он был город безоградный.
Нашествие турок становилось фактом завтрашнего дня, опасность от наших войск была фактом сегодняшнего.
Люди метались.
С одной стороны, специальные медицинские комиссии освобождали поголовно всех русских солдат гарнизона; с другой стороны, газеты, которые, конечно, до фронта и не доходили, просили солдат дождаться на фронте прихода национальных войск.
А фронт обнажался, обнажался от солдат, как Таврический сад от листьев в осенний ветреный день.
Национализм — армянский, грузинский, мусульманский и даже случайный здесь украинский — цвел пышными цветами ярких шапок и штанов на всех улицах, а в газетах — шовинистическими строками.
Не видно было только национализма великорусского, он проявился в форме озлобленного саботажа.
Помню русскую кухарку на улице; она смотрела на какие-то войска, или, вернее, отряд в пестрой форме, идущий по улице, и говорила:
«Что, посидели за русской шеей, теперь попробуйте сами».
Образование Закавказского правительства, как я это видал уже на фронте, очень усилило тягу солдат домой, дав ей новый мотив.
А образовано было правительство не от радости, а с отчаяния.
В обращении с большевиками местные люди старались перенять приемы большевиков.
Когда на фронтовом съезде оказалось, что большевики имеют свыше половины голосов, то съезд раскололся, а меньшая половина была признана национальными властями правомочной.
Но, конечно, фронтовой съезд армии, пробегающей мимо, не был авторитетен.
С организацией национальных войск дело обстояло так.
Офицерством город был переполнен.
Даже в Киеве, при Скоропадском, я не видел такого количества серебряных погон.
Солдатские же кадры создавались с трудом. Особенно туго шло дело у грузин.
Из грузинских войск вполне боеспособны были только части Красной гвардии, организуемой из партийных меньшевистских кадров.
Во всяком случае, и армянские войска — правда, наспех собранные дружины — поразительно быстро потеряли Эрзерумскую крепость.
Дело осложнилось тем, что между армянами и грузинами существовало много спорных вопросов.
