5
Деревенский староста Шань по прозвищу Пять Обезьян почувствовал, что с этим ночным пожаром что-то нечисто, он даже хотел встать и помочь тушить пламя, чтобы до конца исполнить свой долг старосты, но Белая Овечка, девица, занимавшаяся торговлей опиумом-сырцом, крепко прижала его к себе и не отпускала. Белая Овечка была пухлой, белокожей, она постоянно зажмуривала глаза и скашивала их, и от этого выразительного взгляда мужики просто сходили с ума. За неё началась перестрелка между двумя бандами, то, что на жаргоне называлось «битва за гнёздышко».
В одна тысяча девятьсот двадцать третьем году, когда член Бэйянской милитаристской клики[61] Цао Мэнцзю занимал пост главы уезда меньше трёх лет, ему массу хлопот доставляли «три факела».
Цао Мэнцзю — известная личность в истории уезда Гаоми, и хотя его заслуги не сравнятся с достижениями таких великих выходцев из Гаоми, как Янь Ин (министр княжества Ци) или Чжэнь Сюань (выдающийся учёный эпохи Восточная Хань), но по сравнению с важными шишками, заправлявшими в Гаоми в период Культурной революции, это человек действительно незаурядный. Поскольку Цао очень любил назначать наказание в виде ударов подошвой, его прозвали Цао Вторая Подошва. Он пять лет отучился в частной школе и несколько лет прослужил в армии. Источником всех беспорядков Цао считал разбойников, опиум и азартные игры и заявлял, что намерен бороться с беспорядками, а для этого очистит местность от бандитов, запретит наркотики и игры на деньги. За ним числилось много грешков и абсурдных идей, которые никто не мог понять. Про Цао Мэнцзю ходило множество сплетен, жители Гаоми передавали их из уст в уста, и они сохранились до сей поры. Цао — персонаж совсем не простой, его трудно оценить одними только словами «хороший» или «плохой». Поскольку он был тесно связан с моей семьёй, я специально посвятил ему целый абзац, который будет являться завязкой для дальнейшего повествования.
Итак, «тремя факелами» для Цао Мэнцзю стала борьба с азартными играми, употреблением опиума и разбойниками. За два года исполнения своих обязанностей он добился немалых успехов. Однако дунбэйский Гаоми расположен далеко от уездного центра, и, несмотря на суровые наказания, три этих зла ослабли лишь на первый взгляд, а в тайне они продолжали цвести буйным цветом. Деревенский староста Пять Обезьян проспал в объятиях Белой Овечки до рассвета. Белая Овечка проснулась первой, зажгла фонарь на соевом масле, потом шарик опиума на серебряной палочке поднесла к огню, нагрела до нужной температуры, поместила его в серебряную трубку и передала старосте. Тот, свернувшись калачиком, минуту затягивался дымом, а когда опиумный шарик в трубке превратился в белую точку, задержал дыхание и выпустил через нос струю бело-синего дыма. В этот момент в дверь постучали работники с винокурни Шаней:
— Староста! Староста! Беда! Убийство!
Пять Обезьян пошёл вместе с одним из работников на двор усадьбы Шаней, а за ними последовали и остальные.
По кровавым следам староста добрался до излучины к западу от деревни, за ним по пятам шла целая толпа. Пять Обезьян сообщил:
— Наверняка тела в излучине.
Все молчали.
— Кто отважится прыгнуть в воду и достать их? — громко спросил староста.
Народ переглядывался, но никто не подавал голоса.
Вода в излучине была бледно-зелёной, словно жадеит, лотосы безмятежно стояли, а на их листьях, плотно прилегавших к совершенно гладкой поверхности воды, скопились капли росы, напоминавшие круглые гладкие жемчужины.
— Тому, кто прыгнет, даю серебряный юань.
Все снова промолчали.
Над излучиной поднималось зловоние, красноватый блеск гаолянового поля высветил лужу фиолетовой крови на водорослях у кромки воды, и зрелище это вызывало омерзение. Показалось солнце, широкое сверху и сужающееся книзу, как корзина для гаоляна, сверху оно было белым, а внизу — зелёным и переливалось, как не до конца выплавленная сталь. Вдоль линии горизонта, где гаолян сливался с небом, тёмные тучи уходили вдаль, выстроившись в такую чёткую линию, что в сердце закрадывались подозрения, уж не мерещится ли это. Вода в излучине ослепительно сверкала, и белые цветки лотоса стояли в этом золотистом сиянии, словно существа из потустороннего мира.
— Кто полезет их вытащить? Даю серебряный юань! — громко крикнул Пять Обезьян.
Та девяностодвухлетняя старуха из нашего села сказала мне: «Мама дорогая, а кто бы осмелился полезть?! Вся излучина наполнилась кровью прокажённого. Один полезет — заразится, двое полезут — вот уже и пара прокажённых. Ни за какие деньги народ не осмеливался лезть в воду… А всё это твои бабка с дедом натворили!» Мне очень не понравилось, что старуха переложила ответственность на моих бабушку с дедушкой, но, глядя на её голову, напоминавшую глиняный горшок, я смог лишь холодно усмехнуться.
— Никто не хочет? Раз так, мать вашу, то пусть отец и сын пока в воде прохлаждаются. Лао Лю,[62] Лю Лохань, раз ты за главного, отправляйся в уездный город, доложи о случившемся Цао Второй Подошве!
Дядя Лохань наспех перекусил, зачерпнул полковша из чана с вином и залпом выпил, затем вывел из стойла чёрного мула, привязал ему на спину холщовый мешок, обнял мула за шею, оседлал и поехал на запад вдоль дороги, ведущей в уездный город.
Выражение лица дяди Лоханя в то утро было серьёзным, но гнев это был или обида — непонятно. Он первым заподозрил, что с хозяевами что-то случилось. Пожар накануне ночью показался странным, с утра пораньше Лю Лохань встал и решил повнимательнее осмотреть место пожара. Неожиданно оказалось, что ворота усадьбы открыты. Он удивился, вошёл во
