Отца тронуло грустное выражение, которое так редко появлялось на лице дедушки, он наклонился и попробовал ухватить скелет за ногу. Белые кости были ледяными, отец ощутил, как по телу расползается холод, словно бы внутренности смёрзлись в комок льда. Дедушка взял бабушку за лопатки, легонько приподнял, и тут скелет треснул и рассыпался, превратившись в груду костей. Череп упал дедушке на ноги, из пустых глазниц, где раньше были бабушкины ясные очи, вылезли два красных муравья, шевеля усиками. Отец выронил бабушкину ногу, повернулся и с громким рёвом убежал…
4
К полудню все церемонии завершились, и распорядитель громко крикнул:
— Пошли!
Собравшиеся на похороны крестьяне, словно вода во время прилива, хлынули в поле. Те, кто давно уже сторожил на дороге за деревней, увидели, как сначала на них движется чёрный потоп, а потом увидели, как в их сторону плывёт огромный гроб рода Юй, словно гигантская дрейфующая льдина. По обеим сторонам на расстоянии двухсот метров от дороги были раскинуты открытые со всех сторон большие шатры с поминальным угощением на любой вкус, жаркие запахи били в нос, такие соблазнительные, что у зевак слюнки текли. По гаоляновому полю кружил Пятый Заваруха во главе конного отряда. Палящее солнце поднялось высоко, над чернозёмом клубился синий дым, боевые кони взмокли от пота, широко раздували ноздри, а в углах их губ повисла пена, перемешанная с пылью. Лоснящиеся крупы коней отражали солнечный свет. Чёрная пыль от копыт поднималась на три, а то и пять чжанов и долго не рассеивалась.
В самом начале процессии шёл толстый монах в жёлтом одеянии с оголённым левым плечом. В руке он держал трезубец, увешанный металлическими пластинками, которые постоянно звенели. Звон этот поднимался в воздух и парил над толпой зевак, трезубец словно был привязан к монаху: как тот его ни подкидывал, трезубец приземлялся чётко в руку. Некоторым в толпе монах был знаком. Этот голодранец из храма Тяньци отродясь не возжигал фимиам, не молился и не медитировал, зато большими чашками пил вино, бесстрашно ел рыбу и мясо и держал прямо в монастыре худенькую, маленькую, но необыкновенно плодовитую любовницу, которая нарожала ему толпу монашков. Монах с трезубцем прокладывал дорогу в толпе. Он подкидывал трезубец над головами зевак, и те расступались. На лице монаха застыла довольная усмешка.
За монахом следовал один из членов «Железного братства», который нёс длинный шест с траурным флажком: этот скрученный из тридцати двух листов белой бумаги — по числу лет бабушки — флажок с шуршанием трепетал в безветренном небе, призывая душу покойницы. За ним крепкий парень, тоже из братства, нёс флаг со знаками отличия, изготовленный из белого шёлка, обшитый по краю бахромой из серебряных ниток; на нём выделялась надпись чёрными иероглифами по вертикали: «Гроб с телом урождённой Дай, скончавшейся в тридцать два года, жены командира Юй Чжаньао, возглавлявшего партизанский отряд в дунбэйском Гаоми в годы Китайской республики». Далее на маленьком паланкине несли бабушкину «святую табличку», а на большом ехал гроб с бабушкиным телом. Под печальный звон сигнального гонга шагали в ногу шестьдесят четыре члена братства словно шестьдесят четыре марионетки на ниточках. За гробом несли несметное количество ритуальных флагов, вееров и зонтов, разноцветных шёлковых пологов с приколотыми к ним бумажными иероглифами, фигурок людей и коней из папье-маше, «снежных» деревьев.
Отец в траурной одежде и с траурным посохом в руках на каждом шагу, как положено, начинал голосить. Его поддерживали под руки двое членов «Железного братства» с выбритыми головами. Правда, отец плакал без слёз, глаза были сухими и остекленевшими, что называется, «только гром, без дождя», но такой «сухой» плач трогал даже сильнее, чем «мокрый», со слезами, и многие из тех, кто пришёл посмотреть на похороны, глядя на отца, расчувствовались.
Дедушка и Чёрное Око шагали сразу за отцом. Лица их окаменели, на сердце тяжким грузом лежали тревоги, и никто не догадывался, о чём они в тот момент думали.
За ними толпились двадцать с лишним членов братства с винтовками наперевес. Блестящие штыки отливали тёмно-синим цветом. Лица бойцов были напряжены, словно они ждали схватки с могучим врагом. Ещё дальше шли более десятка оркестров из дунбэйского Гаоми, исполнявших прекрасные мелодии, артисты на ходулях, переодетые в персонажей различных преданий, подскакивали и вертелись, а две группы танцоров переоделись для исполнения танца львов,[113] мотали львиной головой и размахивали хвостом.
Похоронная процессия растянулась по извилистой дороге на целых два ли, людей было много, а дорога узкая, пройти получалось с великим трудом, а ведь ещё нужно было останавливаться перед каждым столиком с поминальным угощением, кланяясь духам, нужно было ставить гроб и возжигать благовония. Распорядитель с бронзовым кубком проводил древние обряды, поэтому процессия двигалась очень медленно. Монах давно уже устал подбрасывать трезубец, и всё его тело провоняло от пота, одеяние намокло, теперь трезубец взлетал не так высоко. Все участники похоронной процессии претерпевали душевные и физические муки и с нетерпением ждали конца этой каторги. Члены братства, которые несли паланкины, сердито посматривали на распорядителя, на то, как он с важным и напыщенным видом притворялся, что скорбит, и неспешно выполнял всякие дурацкие ритуалы. Они с трудом сдерживались, чтоб не кинуться на него и не вонзить зубы ему в кадык. Тяжелее всем приходилось Пятому Заварухе и его конному отряду, они мотались туда-сюда от могилы до деревни и обратно, лошади задыхались, на их ногах и животах толстым слоем осела чёрная земля.
Когда процессия отошла от деревни на три ли, то снова остановилась, чтобы поклониться предкам, распорядитель всё ещё был полон сил, старателен и серьёзен. Внезапно в передних рядах раздались выстрелы, тот член братства, что держал шест с бабушкиными знаками отличия, медленно осел на землю, а белое полотнище упало на обочину, прямо на головы зевак. При звуках выстрелов толпа по обе стороны дороги забурлила, начался беспорядок, люди, словно муравьиный рой, сбились в чёрную кучу, было видно лишь мельтешение множества ног и голов. Плач, крики и вопли ужаса звучали, как шум воды, прорвавшей плотину.
После того как отгремели выстрелы, в толпу полетел десяток маленьких ручных гранат, упавших под ноги членам «Железного братства», и из них с шипением повалил белый дым.
Кто-то на обочине заорал:
— Ложись!
Из-за давки крестьянам лечь было некуда, они лишь смотрели, как члены братства плюхнулись на живот и как подрагивали гранаты с белыми деревянными ручками, с рёвом испуская смертельный синий ужас.
Гранаты взорвались друг за другом, взрывная волна разлетелась золотым веером. Больше десятка членов «Железного братства» погибли
