За частые опоздания меня, конечно, журили, но я всегда находил оправдания: что делать, если автомобильные пробки уже тогда закупоривали столицу и, как назло, именно те дороги, по которым я ездил. Ведь так? Вдобавок не на конвейер опаздывал.
Утро на службе начиналось с общего сбора на импровизированной кухне, в каком-то закутке между конторскими шкафами. Там долго пили чай с баранками или сушками и обменивались насущными новостями предыдущего дня: кто и где был, какие цены, что дефицитного «дают». Еще немного об искусстве. И почти ни слова о политике. Обычные для тех лет разговоры НИИ, министерств и ведомств. Меня подобные беседы вначале даже интересовали, и я в них участвовал, умничал в меру сил. Потом пустой треп стал тихо раздражать, и я старательно избегал этих посиделок. Но всеобщая помешанность на «продовольственных заказах» позволила мне не только не отдалиться от масс, но и укрепить свой авторитет реальным делом. Помогло мое близкое знакомство с директорами нескольких крупных и престижных продовольственных магазинов, например гастронома в гостинице «Москва», который перед закрытием здания на реконструкцию назывался «Седьмым континентом». Красуется вывеска «Седьмого континента» и на бывшем сороковом гастрономе, что на Лубянке, где я тоже был свой человек. Я смог пробить для сотрудников НИИ почти 200 дополнительных заказов ежемесячно – серьезная цифра! И теперь, если я куда-то отлучался, отмазка была железной: обсуждаю новый ассортимент заказов. Такая формулировка причины моего отсутствия всех устраивала. Наверное, сослуживцы догадывались, что вне работы я веду вторую жизнь, но подробностей не знали. А моя параллельная жизнь была впечатляющей!
Вечерами я устраивал страшные кутежи в ресторанах компаниями по 10–15 человек, в которых собирал и приятелей из института, и друзей со двора, и музыкантов-меломанов. Мы ходили и в «Арагви», и в «Арбат», и в «Националы – пафосные советские заведения, недоступные большинству советских граждан как в силу дороговизны, так и сложностей прохода. Я один оплачивал астрономические счета за стол и совершенно не напрягался по этому поводу. В любой день и в любой час и мне было это и по карману, и по кайфу. Гулянка продолжалась и после того, как эти кабаки закрывались на ночь. Тогда мы переезжали в другие, неофициально работавшие уже круглые сутки. Таким блатным местом, например, был ресторан «Сатурн» на улице Кирова, ныне на мой слух не особо благозвучной Мясницкой.
Потом в том помещении открыли столовую, следом еще какой-то ресторанчик, а в мои времена там собирались люди с высоким достатком – валютчики, проститутки высшей пробы, респектабельное жулье, крупные аферисты и махинаторы. Там лабал один из лучших ресторанных оркестров тех лет под управлением Леонида… Фамилию не помню, но вполне знаковая фигура тех лет. Все музыканты и два солиста – парень и татарка – были одеты в одинаковую красивую форму, аппаратура звучала просто отлично, исполнение отличалось редким профессионализмом и душевностью. Работа этого коллектива оплачивалась практически до утра, равно как и услуги официантов, буфетчиков, швейцара. А когда приходили местные менты, оплачивали и их «невнимание»: резервный столик за ширмочкой постоянно ждал их балычком и коньячком.
Еще одним атрибутом барского стиля жизни, который я вел в то золотое времечко, являлось личное такси. Причем не одно. В любом месте и в любое время машина с шофером стояла на приколе в ожидании моих распоряжений. В основном ездил сам, но иногда посылал водилу за друзьями и девушками, чтобы доставлять их к месту кутежей. Высший шик. Таксисты работали посменно, а иногда и посуточно и «привозили» денег куда больше, чем при обычной работе с пассажирами. Я не скупился.
Впрочем, простой перевозкой мои взаимоотношения с таксистами не ограничивались. Каждое утро, где-то в полдевятого утра, я открывал шторки окна своей комнаты и во дворе видел машины с шашечками – от трех до семи, этакий мини-таксопарк. И чем больше стояло «моторов», тем благостнее становилось на душе. Нет, ушлые таксисты не устраивали конкуренцию за щедрого пассажира – они привозили валютную выручку с ночных смен. И каждый поочередно поднимался в мою квартиру и чинно обменивал зеленые на деревянные. Я платил хорошо, процентов на 10 больше большинства других перекупщиков, ибо очень хорошо знал, куда и как правильно их вложить.
Но все по порядку…
Золотой телец
Преступный бакс
Занимаясь куплей-продажей музыкальных дисков, почувствовав вкус к деньгам и красивой жизни, я недолго удержался в рамках этой не особо преступной, но и не сильно прибыльной деятельности. Потом последовали джинсы, аппаратура, меха. Потом золото и валюта. Именно в 1965 году я впервые увидел и пощупал американские доллары. Людей, видевших это «чудо», в стране тогда насчитывалось очень немного: доллары и фунты, франки и марки путем умелой пропаганды оказались изрядно демонизированы в сознании подавляющего большинства населения. Оно никогда не видело иностранных денег и представляло эти вполне обычные купюры не столько иностранным платежным средством, сколько практически «орудием дьявола», которого и касаться-то не стоит. Однако дельцы московского «черного рынка» куда менее суеверно относились к «зеленым» и стремились к обладанию наибольшим их количеством. Сердцем «черного рынка» была «плешка» (улица Горького, ныне Тверская) – от Пушкинской площади до отелей «Националъ» и «Москва». А сосуды пронизывали весь центр, каждый со своей спекулятивной специализацией: золотые слитки, а также шубы, шерсть, мохер – на Неглинке. На Садово-Кудринской – аппаратура. Бульвар перед рестораном Узбекистан – валюта. За кинотеатром «Россия» – музыкальные диски, пленки, кассеты.
Еженощно и ежедневно, невзирая на погоду, валютчики выходили на «охоту» в поисках потенциальных продавцов валюты – иностранцев. «Охотников» в народе прозвали «фарцовщиками» – производное от «форсельщик», в свою очередь производное от вопроса, задаваемого иностранцу: «Have you anything for sale?». Любители долларов и фунтов не являли собой беспорядочное скопление спекулянтов, ведь валюту в Советском Союзе невозможно было просто так купить и продать, существовала и структура, и иерархия. «Бегунки» или «рысаки» являли собой «первые руки», они скупали валюту на «плешке», на центральных площадях, в универмагах, гостиницах и на выставках.