Сегодняшняя ночь, однако, была исключением. Лучница, Селена, Темная Госпожа, выглянула из-за слоистых туч, интересуясь ритуалом и тем, какой безумец осмелился прервать ее небесный путь. Потом тучи на мгновение заслонили луну – а уже в следующий миг на перекрестке нарисовался бледный силуэт.
Полные губы Гептархи раздвинулись в усмешке. Цербер подумал, что с их последней встречи богиня удивительно похорошела. Сколько смертных красавиц успела впитать ради этих собольих, крутой дугой бровей, ради оливковой кожи, копны смоляных волос и миндалевидных глаз с влажным, переменчивым блеском? От полногрудой, пышнобедрой фигуры Трехтелой исходило слабое сияние. Ах да, луна. На всякий случай он поднял голову и взглянул в разрывы туч. Луны на небе не было.
– Что пялишься ввысь, собачка? – хмыкнула Трехтелая.
Присев на корточки, богиня, облаченная отнюдь не в желтый пеплос, а в серебристую ультрамини-тунику (в такой только и клубиться в самых фешенебельных заведениях полиса), деловито разрыла притоптанную землю, достала пакет с сердечками и, распотрошив его, принялась трапезовать. Сердечки толком не разморозились, лед задорно похрустывал на слишком острых для смертной зубах.
– Салфетку дать? – спросил экзорцист.
Подняв измазанное куриной кровью лицо, богиня осклабилась. Зубы у нее были неприятно черными, словно с концепцией зубной пасты и освежителя для рта Трехтелую никто не удосужился ознакомить.
– Все шутишь, песик. Смотри, дошутишься.
– Должность обязывает.
– Ах да. Ваш Крылан. Он тоже все шутит?
– Тебе лучше знать.
Богиня капризно нахмурилась и вытерла рот тыльной стороной ладони. Затем, выпрямившись, с фальшивым покаянным вздохом признала:
– Ну да, сплю я с ним. В том числе. А он не ценит. Между тем с кем тут спать?
Она демонстративно огляделась, как будто ожидала, что из-под сени растущих у залива сосен выскочит стайка дриад, преследуемая сластолюбивым фавном.
– Вы не знаете толка в постельных утехах. Утратили сокровенное знание давным-давно, в эпоху ваших отвратительных рыцарей и их свиномордых дам. Проклятые ханжи.
– Я пришел поговорить не о прискорбном падении нравов.
– Знаю, зачем пришел. Знать – это, понимаешь ли, моя специальность, что бы там ни звездел ваш начальничек. Ну, допустим. Ты хочешь найти убийцу.
– Я хочу найти Попутчика. Пожирателя душ.
– Ой, как пафосно, – усмехнулась богиня. – А сам-то?
– Что – сам?
– Чем ты занимаешься сам? Все вы, собаченьки? Куда вы деваете своих беглецов? Не в приют же, ха-ха, сдаете?
Добравшись до сердца черного козленка, лежавшего на дне пакета с куриной требухой, богиня не стала есть приношение – лишь надкусила и принялась размазывать по лицу и груди свежую кровь. Так, вероятно, кокетка времен Короля-Солнца припудривала щеки и бюст. Зрелище это, следовало признать, было довольно отвратным.
– Не в приют, ха-ха. Но это другое, – ответил экзорцист, подбирая опустевший пакет, сминая и запихивая в карман.
Дурацкая привычка, Маринина, – не мусорить на природе.
– Почему? Какая разница для бессмертных между живыми и мертвыми? Человеческий психос пахнет одинаково что в соме, что в серых чертогах Элисиума.
– Неправда. Сама предпочитаешь свежатинку.
– Ну, допустим, – капризно скривила губы богиня. – Зачем тебе я?
– Ты же говорила: знать – твоя специальность.
– А ты тоже хочешь все знать?
Улыбка богини стала чарующей. Она не сделала ни шага – и все же почему-то оказалась рядом. Прохладные пальцы прошлись по его лицу, защекотали грудь под рубашкой. И даже резкий запах крови не портил ее, но экзорцист чувствовал куда более сильную, застарелую вонь. Под всеми ее духами и туманами она была и оставалась древним чудовищем, для которого Психопомп и все его братья и сестры – лишь бабочки-однодневки. Трехтелая была всегда и пребудет всегда.
Богиня опустила руку и беззастенчиво ощупала ширинку смертного.
– Не возбуждаю, значит, – вздохнула она. – Совсем ты через свою Маринку ослаб чреслами…
– Ты себя хоть когда-нибудь нюхала?
– А ты себя, пес? От тебя разит падалью не меньше, чем от Танатоса.
– Особенности профессии.
– Ты и правда так считаешь? – расхохоталась она.
Неожиданно звонким, девичьим смехом. Проснувшиеся в сосняке белки заметались от ужаса.
– Собачка, фас! Ты знаешь, кого искать.
– Нет.
– Да. Он говорил сегодня с тобой. Он может тебя просветить… но помни: найдя, познаешь отчаяние и горе!
– Да вы что, сговорились все?!
Ответа не последовало. Встрепенувшись, экзорцист снова взглянул в небо. Там луна безмятежно продолжала свой путь, кутаясь в серую мантию облаков.
– Спасибо, Трехтелая, – выдохнул он. – В следующий раз принесу тебе горластого черного петуха.
«Сам ты петух», – беззлобно откликнулись небеса, и холодный ветерок, забравшийся под плащ, лизнул позвоночник.
* * *В шесть утра тебя будит телефонный звонок. За окном висит предрассветная хмарь, дождь сменился туманом. Телефон на прикроватной тумбочке – древний монстр из черного пластика – неистово наяривает. Сухой голос Розенкранца в трубке странно обеспокоен.
– Что-то Попутчик зачастил, – говорит Розенкранц. – Нарушил ежемесячный график.
И это на него, привыкшего общаться чугунными канцелярскими оборотами, тоже не похоже.
Ты трешь лоб, вспоминая вчерашний вечер. Да, был дождь, опять дождь. После встречи с Трехтелой ты решил сразу же добраться до давешней коммуналки, чтобы взять свежий след, но оказалось, что старика все-таки увезли в больницу с сердечным приступом. Доставили его прямо в клинику Первого медицинского, что была неподалеку, на улице имени очередного писаки. Можно было, размахивая удостоверением, прорваться туда – но разыскивать след в соме умершего тяжелее, чем в живом, а старый алкаш едва дышал. Ты решил подождать, пока он очухается. Дворами пошел к мосту, бросив у Меда служебную «Арму», дойдя, обнаружил, что мост разведен… и что потом? Ты растерянно оглядываешься. Розенкранц скрипит в трубке. На стене тикают ходики – ты их всегда ненавидел за громкое тиканье, но Марина хотела знать точное время, значит, ходикам в спальне быть.
