Вот и родная стекляшка. У дверей сидит и смотрит на меня уличная собачонка с шевелюрой, как у философа Шопенгауэра. Дать мне ей нечего. Вхожу – и первое, что слышу из угла: хриплое восторженное «ы-ы!..», произнесённое не на выдохе, а на вдохе.
– Пешком, что ли, шёл? Я его тут сижу жду, ни капли ещё не принял…
Врёт нагло! Раз «ы-ы!..» – значит, успел.
* * *– Мне за тебя стыдно! Как ты пьёшь?
– Гомеопатически.
Да. Вот в этом пункте жизненной философии мы с Анатолием решительно расходимся. Он глушит водку залпом, я же употребляю её аптекарскими дозами. Что-то вроде наглядного доказательства апории Зенона. Сперва Ахиллес отпивает половину стопки. Затем четвертушку. Затем одну восьмую. Затем одну шестнадцатую. Из чего следует логически неопровержимый вывод: стопку Ахиллес никогда не допьёт.
– Гомеопатия – продажная девка империализма! – оглашает Толик на всё кафе. – Её лженаукой признали!
– Кто?
– Академики! Не слышал, что ли?
– И похмеляться запретили?
– Это почему?
– Ну вот! А ещё врач! Основной принцип гомеопатии – лечи подобное подобным.
Немногочисленные завсегдатаи стекляшки прислушиваются с ухмылками. К нам здесь давно привыкли. Странно, ей-богу! По отдельности каждый из нас – мрачная неразговорчивая личность, а сойдёмся за бутылкой – можем и балагурами прослыть.
Юмор у нас, правда, черноват, но это естественно, так что оптимистам к нам лучше не подсаживаться. Очень уж они хвалить себя любят, а за нашим столиком этот номер не пройдёт.
Происходит всё примерно так.
– Знаешь, что я в себе главное ценю? – грозно вопрошает третий лишний. – То, что я – честный человек!
Не люблю пьяных склок, поэтому сижу молчу. Но Толика-то не удержишь! Производит свой хриплый вдох, радостно вытаращивает успевшие поголубеть глаза:
– Ты – честный? Да честные все удавились давно!
Дальше, понятное дело, обида, выяснение отношений, опасная жестикуляция. Поражаюсь я Толику. Взрослый дядя, патологоанатом, а нарывучий – сил нет! Рассказывает:
– Возвращался ночью. Подкрались сзади – и тресь по балде! В отместку, понял? Кожу на затылке рассекли… Хорошо, дома специалист: жена – гинеколог! Зашила…
Слава богу, никто к нам сегодня не подсаживается.
Странные дела творятся в нашей камере смертников: оптимисты – обидчивы, а пессимистам всё по барабану. По-моему, мы с Толиком ещё ни разу не поссорились. Ну скажет порой гадость – и что с того? Если правду сказал – чего дуться? А если соврал – тем более не на что…
Не помню где, но прочёл я однажды, что, когда ребёнку снятся кошмары, надо попросить малыша нарисовать ночное чудище, а потом добавить ему рожки, очки, усики… И страшное становится смешным. Нормальные граждане обычно поступают так с портретами политических лидеров. А мы вот – со всем мирозданием сразу.
Нельзя ни к чему всерьёз относиться. А иначе будет как с Димкой. Ох, Димка, Димка…
– Димку помнишь?
Хриплое «ы-ы!..» на этот раз звучит возмущённо:
– Это который у меня на даче фидер украл?
– Ну да…
– Так он же повесился!
– Да знаю… Слушай, а он у тебя не выпытывал, зачем живём?
– Ещё как!
– И что ты ему ответил?
– Говорю: сегодня у меня выходной, а завтра приходи в морг – покажу…
Беседуем в том же духе до вечера. Вполне удовлетворённые общением, встаём и нетвёрдой поступью следуем к дверям, понятия не имея о том, что нас ждёт утром. Уходя, прихватываю огрызок сардельки – для собачки, похожей на Шопенгауэра, но той уже нет.
* * *Проснулся я вовсе не от пистолетного выстрела – выстрел прозвучал позже. А проснулся я от страха. Остаток жизни представился таким крохотным, что его даже не на что было потратить. Ясная, беспощадная, словно вслух произнесённая мысль: вот и кончилось краткое твоё бессмертие… Словно вошли в одиночку, тронули тебя спящего за плечо и равнодушно сказали: «Вставай. Пора. Там уже ждут».
И тоска, тоска… Боже, какая тоска!
Нет, конечно, утренние приступы мерехлюндии случались со мной и раньше, но чтобы так… Это было как мигрень. Как зубная боль.
Постанывая, хватаясь за стены, я доплёлся до ванной и сунул башку под холодную струю.
Не сразу, но помогло. Чуть-чуть.
Потом раздался выстрел. Возможно, из квартиры сверху.
Выключил воду, замер, прислушался. То ли рыдали где-то, то ли заходились истерическим смехом. Как был, босиком, в трусах, выбрался на балкон. Выглянул за перила – и обмер. Внизу на асфальте лежали два тела: одно – неподвижное, другое, к ужасу моему, попыталось приподнять голову – и обмякло вновь.
Двойное самоубийство? Да, но почему они так далеко друг от друга? Из разных квартир выпали? Одновременно?..
Происходящее воспринималось с трудом. Самому было плохо. Очень плохо. Подумал, что надо бы вызвать «Скорую», однако пальцы, впившиеся в перила балкона, никак не могли разжаться. «Да бог с ними, вызовут и без меня, – решил я наконец. – Наверняка уже трезвонят вовсю…»
И тут лежащий пошевелился снова.
Я заставил себя оторваться от перил, поковылял за телефоном. Нашёл. Кое-как набрал номер. Тишина, потом короткие гудки. Всё правильно – линия перегружена. Звонят…
Уважаемый читатель! Вас не тянет из окошка Грянуть вниз о мостовую одичалой головой?Не в силах избавиться от этих кувыркающихся в мозгу строк Саши Чёрного, с грехом пополам оделся и, прихватив телефон, выпал на лестничную площадку. Квартиру оставил открытой, не смог попасть ключом в прорезь замка.
Пока спускался в лифте, успел ещё два раза вызвать «Скорую». Короткие гудки. Одни короткие гудки.
«Да ёлки-палки… – в бессильной злобе подумал я. – Мало мне придуманных бед, а тут ещё и настоящие…»
Отжал плечом тугую железную дверь подъезда, протиснулся
