— Надо написать.
Я дал бумаги своему пациенту, и он тут же написал следующее письмо:
«Милостивая Государыня,
28-го ноября я нашел коралловые четки у моря, на мысе Ферре. Меня заверили, что они принадлежат вам. В случае, если это указание верно, будьте добры, известите меня, и я пришлю вам четки».
Он хотел подписать, но я удержал его за руку:
— Если вы хотите, чтобы опыт был доказателен, не пишите ни вашего имени, ни адреса; никто, кроме нас двоих, не знает, что вы отправили письмо; если вы получите ответ, мы будем иметь интересное подтверждение.
— Вы думаете, значит, что я не грезил? — сказал Леир дрожащим голосом.
— Я ничего не знаю. Я стараюсь разобраться. Подождем событий.
Я позвонил лакею и велел сейчас же отнести письмо на почту. Леир смотрел на меня в каком-то оцепенении.
— Вы не решились бы послать этого письма, мой друг, если бы я предоставил вам заботу о его отправке. У вас явились бы новые сомнения, новые колебания, новые возражения, и стыд перед собой удержал бы вас.
— Может быть, это и правда! — ответил Леир, прощаясь со мной.
— Вы получите ответ послезавтра. Могу я просить вас уведомить меня о нем?
— Я так и хотел сделать, — ответил химик.
На третий день, в два часа, мне передали его карточку. Я прервал консультацию и принял его в особой комнате; лицо его сияло. Не говоря ни слова, он протянул мне конверт из толстой бумаги с почтовым штемпелем Бализака. На обратной стороне конверта, на его выступе, были напечатаны английским курсивом золотые инициалы — Л. Ф.
Я возвратил ему конверт, но он не взял, пока я не прочел вложенной в него записки.
Я вынул карточку того же цвета, с теми же инициалами, и прочел на ней следующие слова, написанные продолговатым почерком:
«Девица Люси Франшар благодарит г-на Антона Леира за сообщение. Коралловые четки были потеряны г-жой Франшар 28-го минувшего ноября на мысе Ферре. Она позволяет себе приветствовать г-на Леира, работы и бескорыстие которого ей известны; она надеется, что не всегда он будет посылать запечатанные конверты в Академию Наук».
Рука молодого человека дрожала, когда я возвращал ему драгоценное послание. Я заметил тогда, что он так взволнован, что не может произнести ни слова.
— Не давайте воли воображению, — сказал я, дружески хлопая его по плечу. — Требуйте от жизни только возможного, не слишком полагайтесь на будущее, не создавайте себе химер.
— Спасибо за советы, господин Эрто, — ответил он печально.
— Продолжались ли ваши видения в две последние ночи?
— Да. Мы говорили о моих проектах будущего; Тень все так же благосклонна и нежна; но мне кажется, что она избегает говорить о себе. Я узнал, что она получила мое письмо и ответила на него. Теперь я уверен, что не грезил, а был объектом необъяснимого для меня явления. Моя незнакомка, без сомнения, существует; я могу видеть ее иначе, чем во сне. Завтра еду в Бализак. Я знаю, что она должна быть у обедни в 9 часов. Я там буду. Я вас оставляю: знаю, что вы заняты.
— До свидания, — сказал я дружески и грустно. — Да хранит вас Бог!
На другой день было воскресенье. После завтрака я сидел в кабинете, так как это — моя любимая комната. Я сортировал документы, предназначенные для одного обширного труда, который имелся у меня в виду, как вдруг вошел Леир. Лицо его было бледно, расстроенный вид говорил о глубочайшем отчаянии; глаза были красны.
— Она выходит замуж! — сказал он просто.
Я ничего не ответил, а посадил его около себя и дружески взял за руку. Он долго просидел неподвижно, сжав руки на ручках кресла, с осунувшимся лицом, устремив взгляд на огонь.
Я предпочел бы увидеть менее безмолвное отчаяние; я боялся всего, так как знал насколько слезы, крики, слова облегчают все наши горести. Те же, кто хранит мрачное молчание, кто замирает в неподвижности, чаще всего решаются на самые отчаянные поступки. Я так хорошо угадал направление, какое приняли мысли Леира, что сказал ему мягко:
— У вас есть мать, мой друг.
Догадка оказалась верной. Он долго смотрел на меня и ответил:
— Ваша правда. У нее никого нет, кроме меня.
Я ничего не прибавил и закурил папиросу, глядя на несчастного молодого человека, страдающего от сердечной раны. Мы просидели вместе более получаса, не говоря ни слова; потом в дверь постучали. Лакей подал мне телеграмму.
Я раскрыл ее: она была от одного из моих коллег.
«Жду вас с пятичасовым поездом в Лактон. Переночуете в замке Бализак, куда вас просят пожаловать, бросив все ваши дела».
Это было странное стечение обстоятельств. Что я узнаю там?
— Меня спешно вызывают, — сказал я Леиру. — Оставайтесь здесь, сколько хотите. Посмотрите на меня теперь.
И в то время, как молодой человек пристально смотрел мне в лицо своими большими, черными глазами, я сказал ему с намерением, которое он понял:
— В тот момент, когда положение кажется наиболее отчаянным, оно разрешается к лучшему. Доверяйте мне. Я вынужден вас покинуть; нс предпринимайте ничего, прежде чем опять свидитесь со мною.
И я уехал.
Доктор Дюссирон ждал меня в Лангоне: автомобиль-лимузин, на дверях которого переплетались Ф. под баронской короной, увез меня в замок Бализак.
Часть вторая
Доктор Дюссирон — бодрый, умный, скептичный старик, превосходный врач и пользуется во всем Базадском округе заслуженной известностью. Его лицо всем знакомо; в своей легкой повозочке, везомой быстрой лошадью, он попадается на всех дорогах той местности, и всякий с удовольствием приветствует этого веселого старца с живыми глазами и седыми усами. В семьдесят два года старый доктор сохранил всю энергию и весь энтузиазм своей молодости. В защиту своих политических мнений он влагает невообразимый жар; он ищет прений, вызывает на спор, и запас возражений у него неисчерпаем.
