— Я тогда забыл сообщить вам о случае с четками, не придавая ему никакого значения, да и теперь не подумал бы о нем рассказать, если бы не их необычное появление в моем повторяющемся сновидении. Третьего дня я от вас пошел на естественный факультет и принялся за обычные занятия. День прошел без приключений и о коралловых четках я и не вспоминал, а совсем забыл о таких пустяках. В одиннадцать часов я лег и заснул без особого волнения, если не считать опасения, что мне приснится обычный сон… Так и вышло. Я увидел себя, как обыкновенно, в лесу, около шалаша из ветвей, построенного у подножия дуба.
— Вы проходите во сне по дубовому лесу?
— Нет, по сосновому; но в нем есть несколько дубов. Вид местности напоминает леса Ландов. В этом лесу есть что-то вроде дороги или просеки. Я шел довольно быстро, как вдруг внимание мое было привлечено предметом ярко-красного цвета, который валялся на земле посреди дороги. Я нагнулся, чтобы поднять его; это были коралловые четки. Я узнал четки, которые нашел на мысе Ферре, на песке; но, тогда как наяву я нашел их в футляре, мое видение показало их мне на земле, без этого ящика. А кстати, вот он.
Леир подал мне футляр из русской кожи, похожий на портмоне: в нем находились четки из красного коралла; зерна их были круглы, цепочка была серебряная, замочек имел вид сердца. Дополнением служила серебряная медаль с изображением Лурдской Богоматери. Это был предмет благочестия без большой ценности. Я понюхал футляр: от него шел легкий запах русской кожи.
— Продолжайте ваш рассказ, — сказал я Леиру после этого.
— Во сне, я быстро иду по лесной дороге; через десять минут она выводит меня на другую, обсаженную большими деревьями; мне кажется, что я попал на большую дорогу. Пересекаю ее и прихожу к поместью, главный вход которого, — высокие ворота, окрашенные в белую краску, — всегда настежь. Я вступаю в совершенно прямую аллею, длиной от 600 до 700 метров. Эта аллея приводит меня к калитке маленького парка, обнесенного каменной стеной. В некотором отдалении, вижу большой четырехугольный дом, о котором я вам говорил. Терраса, украшенная балюстрадой, тянется вдоль первого этажа, передо мной. Тогда глаза мои устремляются на одно окно в первом этаже, последнее направо, и я долго стою, глядя на него. Я уже не пытаюсь отвести взор и терпеливо переношу эту курьезную муку, которой каждую ночь подвергает меня мое воображение. Я нахожу этот сон глупым, нелепым и злюсь на свою неподвижность перед калиткой, за которую мне нет доступа.
— А вы когда-нибудь пробовали?
— Мне кажется, что перелезть через нее слишком трудно.
— Во сне ничто не кажется невозможным.
— Простите, мое сновидение характеризуется именно полнотой моей мыслительной работы. Я знаю, что способность точной оценки вещей обыкновенно отсутствует в сновидениях. Во сне летают, ходят по воде, проделывают различные невероятные штуки. Сами образы расплывчаты, и подвижность предметов, которые нас окружают, не удивляет нас. В моем сновидении, напротив, я как будто бодрствую: я оцениваю вещи, как наяву, и не лезу через калитку прежде всего потому, что это мне кажется трудным, а еще потому, что такой поступок я считаю некорректным.
— Позволите ли вы дать вам совет?
— Да, доктор.
— Ну, так заставьте себя пожелать, сильно пожелать, проникнуть сквозь эту решетку, как сквозь предмет воображаемый. Попытаетесь ли вы сделать это?
— Непременно.
— Затем вы дадите мне отчет о событиях. Вы избавитесь от того ощущения паралича, которое вас беспокоит и, может быть, сообщите мне интересные новости.
— Хорошо.
Тут Леир простился со мной, а приход пациента-неврастеника заставил меня скоро забыть историю
