— Пригласили доктора Понтарлье. Кто это такой?
— Много духовной силы, много знания, но весь в руках непримиримой католической партии. Человек честный, однако доступен политическим влияниям. Охотно согласился бы стать президентом какой-нибудь светской ассоциации, возникшей из упраздненной конгрегации.
— Теперь все ясно. Я ухожу.
— Сообщайте мне, как пойдет дело. Желаю вам полного успеха. Могу я вам быть полезен?
— У вас есть связи с начальством отца Фюрстера?
— Да, как я вам уже сказал.
— Скажите им, что интриги их агента открыты; если они не откажутся совершенно от своих замыслов в Базасе, я принужден буду сорвать маску с отца Фюрстера. Попросите их телеграфировать ему, чтобы он немедленно пришел ко мне.
— Я исполню ваше поручение завтра же утром.
— Спасибо, Кенсак, до свидания.
— До свидания, Эрто.
На следующее утро меня посетил аббат Жога. Бедняк был в большом смущенье. Ему удалось поговорить с госпожой Франшар, но она была очень сдержана и как будто встревожена чем-то. Барон же принял его с ледяной холодностью.
Узнал он мало. После визита Кенсака, господин Делиль уезжал на двое суток и вернулся вместе с отцом Фюрстером; они долго совещались с бароном, запершись от других, а вечером послали на вокзал за доктором, приехавшим из Парижа. Доктор этот сказал супругам Франшар и их зятю, что госпожа Делиль страдает нервной прострацией, но похвалился, что скоро поставит ее на ноги. Он выслушал историю о четках и посоветовал убрать их подальше. Их уже искали в комнате Люси, но не нашли и не решаются спросить у молодой женщины, куда она их положила.
— Господин Понтарлье рассыпался в похвалах вам и доктору Кенсаку, заявив, однако, что считает ваше мнение слишком пессимистичным; впрочем, он сделал одно замечание совершенно верное; а именно: что оба вы — неверующие и потому не знаете, какую поддержку врач может находить в вере своих больных и в их покорности воле Божией. Словом, все идет очень скверно для предначертаний Пресвятой Девы; но Ее воля все-таки восторжествует! — с убеждением прибавил аббат.
Я поблагодарил аббата Жога, затем попросил, чтобы он позволил мне съездить по делу, а потом позавтракал бы со мною; он отказался не без конфуза, говоря, что ему будет некогда. Я понял, что знакомство со мной его компрометирует, и мысленно поблагодарил его за то, что он, тем не менее, отважился зайти ко мне.
Затем я вынул из моего несгораемого шкафа спрятанную там папку, велел кликнуть карету и отправился к достопочтенному отцу Фюрстеру. Я шел войной на моего грозного противника.
Часть четвертая
Отец Фюрстер жил в старом доме на одной из узких улиц центра. Швейцар, походивший на послушника, с подозрительным взглядом открыл мне дверь, за которой виднелась решетка, закрывавшая коридор. Мне показалось, что я в крепости или в тюрьме. Я спросил отца Фюрстера, и мне ответили, что такого в доме нет. Не теряя храбрости, я заявил швейцару, что уверен в противном, и попросил его пойти узнать и передать мою карточку, причем приписал к своей фамилии следующие кабалистические слова:
«Leipziger Bank — 12,000 марок, Harrisson and Smith — 800 фунтов стерлингов, Felipe Lopez y C-ia — 40,000 песет и т. д., и т. д.».
Швейцар взял карточку с недовольным видом, с возрастающим недоверием прочитал написанное мною, открыл мне решетку, молча закрыл ее за мной и ушел. Скоро он вернулся более быстрым шагом и попросил меня следовать за ним. Я вошел в длинный, сырой коридор, поднялся на третий этаж и вошел в комнату, скромно меблированную маленькой железной кроватью, умывальником из белого дерева и двумя стульями. Два высоких шкафа из белого дерева и хранилище для бумаг украшали комнату. В глубине ее, между двумя окнами, стоял деревянный аналой, над которым возвышалось небольшое медное распятие.
Посреди комнаты находился большой стол, покрытый массой книг и бумаг, расположенных в педантичном порядке. За этим столом сидел достопочтенный отец Фюрстер. При моем появлении он встал.
— Вы желали меня видеть, милостивый государь, — сказал он вежливо.
— Да, батюшка, — ответил я, пристально смотря ему в лицо.
Отец Фюрстер был человек среднего роста, худой и сухощавый. Волосы седые, короткие, подстриженные ежиком, покрывали и макушку, где обыкновенно бывает тонзура. У него был высокий лоб, прямой нос, блестящие черные глаза, узкие сжатые губы и угловатый подбородок. К этому лицу совсем не шли усы, плохо расправленные и как будто заблудившиеся на нем. На отце Фюрстере был черный сюртук, рубашка с отложным воротником и, также черные, жилет и брюки. Он, очевидно, совсем обмирщился. Вся его внешность говорила о силе ума и характера.
Мое наблюдение было сделано быстро, и в одно мгновение я смерил моего противника, говорившего мне в это время:
— Я уже более не «отец» Фюрстер: тяжелые обстоятельства, в которых мы теперь находимся, заставили меня покинуть мой орден. Будучи священником, я даже не смею больше носить рясу.
— Я прихожу к вам не как враг, по крайней мере теперь, батюшка; но от вас зависит, чтобы я им сделался. Вы слишком большая величина, чтобы даже пробовать бороться с вами хитростью, и я предпочитаю сразу объяснить цель моего посещения, рискуя показаться вам грубым. Я пришел просить вас употребить ваше влияние, чтобы добиться уничтожения брака супругов Делиль.
— Несмотря на все желание доставить вам удовольствие, милостивый государь, я не могу исполнить вашей просьбы и помочь вам своим влиянием; вы просите о деле, совершенно от меня не зависящем.
— Я выражусь точнее. Прошу вас только, будьте так любезны отвечать на мои вопросы.
— Охотно, если могу.
— Вы знаете, что меня пригласили для подачи помощи господину Леиру и мадемуазель Франшар?
— Да, милостивый государь.
— Вы знаете также, что я советовал барону Франшару не препятствовать дочери в расторжении брака, в котором она несчастна?
— Да.
— Зачем вмешались вы в это дело? Зачем пустили вы в ход ваш ум, вашу силу убеждения и ваше влияние, чтобы довести до конца проект, сделавший несчастными обоих супругов?
— Я обязан отчетом только своим начальникам.
— Хорошо. Зачем же еще недавно вы убедили господина Делиля и
