Так уж вышло, что даже мой первый в обеих жизнях медовый месяц был наполнен делами. Ерофеев зазвал в Каинск, на волчью охоту. Серые «санитары» совсем распоясались, и проблему нужно было решать радикально. Со мной в «очистительный поход» отправилась пара дюжин скучавших в заснеженном Томске гвардейцев, обязательный казачий конвой и привлеченные назначенной за каждый волчий хвост наградой профессиональные лесовики-охотники, числом с десяток.
Звал прокатиться на запад и цесаревича. Да он отказался. Отговорился, немного смущенно улыбаясь, что не в силах оставить без внимания Минни, а она, в нынешнем своем положении, к дальним путешествиям не приспособлена. Вот так. Тайное окончательно стало явным.
А еще, если только в Николае не умирает актер мирового класса, я понял, что он ничего не знает о… скажем так – небольшом приключении своей супруги. У меня от приступа стыдливости аж уши покраснели. Я уже и не рад был, что явился со своим предложением.
Переживал, впрочем, не долго. Много раз замечал – самого себя убедить в чем-то проще всего. Так и тут. Решил, что мне, по большому счету, стыдиться-то и нечего. Это же не я – коварный змей-искуситель – пробрался в постель датской принцессы. Все было совсем не так! И мы с великим князем даже в чем-то друзья по несчастью. Меня использовали как быка-производителя, а им воспользуются, чтоб дать еще не рожденному человечку имя. Имя, статус, титул и, в конечном итоге, корону Российской империи.
Тогда поклялся себе: никогда-никогда, ни словом, ни делом не дать кому-либо понять, будто бы имею обоснованные подозрения в непричастности Николая к отцовству будущего наследника престола. И впредь даже мысль об этом стану гнать от себя!
Это я все к тому, что вовремя мы покинули город. Смена обстановки, новые люди, дела и заботы. Молодая жена и старые знакомцы. Через несколько дней я уже совершенно успокоился и даже крепился в том, что принял по-настоящему верное решение.
К тому же в попутчики набился новый томский губернатор Родзянко. Так-то он вроде как стеснялся выказывать мне откровенную симпатию. Считал, видно, что это может быть воспринято обществом как подхалимаж. Чего непримиримый борец с коррупцией и мздоимством чурался аки черт ладана.
Николай Васильевич и прежде казался мне человеком простым и открытым. Лишенным гонористости выскочивших из грязи в князи мелкопоместных дворянчиков. Не чурался купечества, мог и с простым людом ласково поговорить. Оратором был, быть может, и не великим – лавры Цицерона ему не грозили. Зато говорил всегда довольно просто и понятно, без пышных латинских цитат. И то ли сам втянулся уже в прививаемый мною стиль администрирования, то ли вызнал как-то мои предпочтения, но на станциях и кратких остановках говорил исключительно по делу.
После же деревеньки Проскоково, где наш растянувшийся на полверсты караван перехватил изрядно разбогатевший, принарядившийся в аглицкое сукно и драгоценные меха Кухтерин, я и вовсе Родзянко в свой дормез пригласил пересесть. Очень уж томскому начальнику любопытно было, отчего я именно такие условия для получения кредита в Промышленном банке бывшему извозному мужичку предъявил. Пришлось объяснять. Слово за слово, верста за верстой, и выболтал я попутчикам чуть ли не весь свой план глобального обустройства родного края.
Евграфка думал широко. А «случайно» повстречав нас в Проскоково, пытался увлечь громадьем планов и меня. Язык у отставного извозчика всегда был подвешен хорошо, а подлизываться умел и вовсе профессионально. Так что совсем отказать у меня при всем желании не получилось бы. Смешной он. Нравится он мне. Сразу понравился. Импонирует чем-то этакий вот тип русских мужичков – смекалистых, активных, неспокойных.
И рассудил Евграфка все абсолютно верно. Железный путь от моря до океана – это, конечно, замечательно. Железные машины, которые Барановский на томском механическом заводе затевает строить – хоть и чудно – навроде Емелиной печи, но тоже не везде пройдут. Когда еще Петечка Фрезе скрестит ежа и ужа… карету с двигателем Отто и моим карбюратором, один Господь ведает. А уголь от приисков к складам уже сейчас возить нужно. И руду к прожорливым домнам. И переселенцев из Екатеринбурга в Тюмень. И Барнаульским трактом от Томска до Бийска зимой в десятки раз больше грузов перевозят, чем летом по рекам. Никуда пока без старой надежной гужевой тяги не деться. Одна беда. Лошадки у нас в Сибири большей частью киргизские. Маленькие, неприхотливые и выносливые, но не способные тянуть больше двадцати пудов в санях или телеге. Для серьезных дел требовалась другая порода, которую еще только предстояло вывести, чем Кухтерин с подрастающими сыновьями не прочь был заняться.
Естественно, он понимал, что дело это долгое и необязательно гарантирующее успех. Европейские битюги, которых Евграфка намеревался взять за основу, – скотина дорогущая, капризная и к нашему климату непривычная. Пока еще природа возьмет свое и эти першероны обрастут мехом и привыкнут к туземной пище. А проценты по кредиту, коли я замолвлю словечко в правлении, нужно будет ежемесячно выплачивать. Потому он не только за деньгами ко мне по старой дружбе обратился. Хотел еще табунок у киргизов прикупить и подряд получить на перевозку переселенцев. Эксклюзивный, едрешкин корень, договор. Привилегию, так сказать. Взамен божился, что у него ни один человек дорогой не помрет и не потеряется. Никого в пути не ограбят, не обманут и в рекруты не забреют.
– Тобой, благодетель мой, стращать буду, – и не скрывал хитрый мужик. – И татей трактовых, и чернильное племя. Оне, батюшка-генерал, одним именем твоим с лица белеют. Так и моих коневодов тронуть не посмеют.
– А если все-таки? – исключительно из любопытства, поинтересовалась Наденька, отогревающая руки в тонких перчатках о теплые бока станционного самовара. – Что если все-таки решатся? А вы, милейший, слово дали?
– Так это, – засуетился, сунулся куда-то в глубину одежных слоев Кухтерин. – Я ить, матушка, у Ваньки Карышева Христом-Богом пистоль вымолил. Один в один, как у их сиятельства батюшки благодетеля. А народишку ужо и нахвастал, будто оружье энто мне лично их превосходительство выдал, дабы я, значится, вахлаков подорожных и иных каких татей горяченьким встречал…
Посмеялись над находчивостью мужичка. Я боялся, что даже будь этот пистоль и правда лично мной даренным, вряд ли он остановит действительно лихих людей. А вот неминуемая расплата за содеянное – очень может быть. Миша Карбышев однажды уже пересказывал бродящие обо мне в народе легенды. Отчего-то простой люд был уверен, что все мои враги долго и счастливо не живут. И что револьвер мой – волшебный. Вроде меча-кладенца. И заряды в нем будто бы никогда не кончаются, и
