Женя достал из рюкзака пакет с карамелью и предложил одну мне.
***
Пьяный, я лежал на балконном подоконнике. Пьяные, сидели в паре метров от меня на полу Анна и Вронский. Быть может, я был влюблен в Анну, а, быть может, нет. Анна начала целовать Вронского, я деликатно отвернулся и начал рассматривать людей на улице. Несколько минут спустя Вронский сбежал, а из соседней комнаты вернулись Соня и Иван Денисович. Анна посмотрела мне в глаза и заявила: «Я с ним не буду». Пьяный, пытался я понять, Вронский ли этот «ним» в вопросе, и, если да, почему Анна решила, что мне должно быть до этого дело.
Я ушел в ванную и выглянул в зеркало. На меня смотрели буквы, и их осколки казались мне знакомыми.
16
Тяжелое летнее утро отмечалось низкими вибрациями, которые исходили от катка. С деревьев доносились карканья голодных ворон. От сигареты, которую я неспешно выкурил, начала кружиться голова. Я отогнал от себя мысли о том, что моя карьера художника обречена, что личная жизнь не состоялась — все то, что пыталось и вытрясывало меня — и с чем я, в конечном счете, пытался примириться какими-то окольными путями.
Вот, еще пять лет, думал я, и все это черное мировоззрение, которое современная молодежная культура возводит в культ, штампуя поверх банальностей какую-то абсурдисткую эстетику, трансформируется в затяжной и неразрешимый застой. И чего стоит мне дожить до этих самых лет, наблюдая за тем, как те, которые сейчас верят во что-то поверх еще не достроенных конструктов, понемногу отчаиваются.
Я вспоминал, как шел по улице Константина Иванова - национального поэта, который еще при жизни намерил на себя маску Лермонтова и умер от дуэли с туберкулезом, не дожив до первого пары лет — и как на меня набросилась какая-то ирреальная тоска. Холодный ноябрьский воздух гнал меня вверх по улице, и я рыдал, беспричинно: казалось, что в меня закрадывается все то отчаяние, с которым он так и не расстался при жизни. Я добрался до конца улицы, которая венчалась троллейбусной остановкой — слезы все еще стекали по моему лицу, я не мог разобраться в причинах — сел и замер. С полчаса я смотрел в одну точку, пытаясь понять, что со мной произошло. Голос в голове твердил, что нет единственного правильного пути, что следующий шаг может увести меня в сторону от всего того, за чем я гнался.
17
Он открыл блокнот и ткнул пальцем в таблицу. «Смотри», сказал он.
— На что смотреть? Что это?
— Это зависимость крупнейших дат в истории этой страны от количества людей в Визимьярах. Я из Википедии выписал.
Я пригляделся и увидел следующее:
Год / численность населения:
2010 | 2012 | 2013 | 2014 | 2015 | 2016
2100 | 2056 | 2018 | 1952 | 1941 | 1916
— Есть небольшая погрешность со смертью Сталина и с октябрьской, но какая же писанная тенденция! Ты подумай: вся жизнь в матрице. На переменные не хватает памяти, и одни и те же ячейки контролируют количество людей в селе и вехи в истории России!
— А что будет в 2018-м и 2056-м? — спросил его я не без предвосхищения. Про сотый не хватило духу — точно не доживу.
— Про 2018-й не знаю, а вот в 2057-м в мире закончится нефть.50
18
В воздухе витает что-то, пролетает над нашими головами, в метре-трех-десяти, оно вгоняет себя в вихревые потоки и танцует свой странный танец. Но это не листок. Это что-то другое.
Я намереваюсь поймать его, хоть и не знаю, что это. Люди идут мимо, но никто не обращает на него внимания. И я кружусь в том же танце, что и он, в странном беге по кругу, в странных эпилептоидных взмахах и в надежде, что порыв ветра не утащит его в сторону шоссе, по которой путешествуют наперегонки люди в железных коконах.
Он начинает снижаться, я вижу, как он медленно планирует все ближе — я бегу за ним по тротуару как за какой-нибудь бабочкой или жуком, а он спускается все ниже и ниже — и порыв ветра сходит теперь на нет, и он медленно ниспадает в лотос моих наспех подставленных ладоней. Это троллейбусный билет.
Я ловлю его и резко устремляюсь вправо, чтобы не сбить женщину, которая идет навстречу мне в толпе незнакомцев. Прошедшим мгновением я различаю в ней мать своего былого приятеля, друга, с которым лет десять назад мы были неразлучны и который променял мое общество на сомнительный престиж. Едва ли я могу его в этом винить.
19
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Мы ищем советчика. Мы записали произведение, и нам требуются морские аккомпанементы. Что-нибудь в духе «Communist Daughter» в исполнении Neutral Milk Hotel, «Sea Song» Джеффри Льюиса ну или земфирской «Прости меня, моя любовь» хотя бы. (Передает листок с записями) Киты там, дельфины, чайки. Вы смотрели у Херцога документалку про Антарктику51? Вот эти все звуки из-под льдин, разбавленные шумом волн.
— Простите за нескромный вопрос, но вы были когда-нибудь на море?
— Нет, ко всему моему сожалению.
— Я могу дать денег, у меня есть кое-какие сбережения.
— Не уверен, смогу ли я их вернуть.
— Этого не потребуется. Вы же планируете свозить других на море в своей песне, ведь так?
— Ну, как минимум, на залив.
20
Сегодня 2 сентября, ничем не выдающийся и вряд ли примечательный. Стоит отметить, что именно сегодня я прошел процедуру бронхоскопии в своей борьбе со сверхценной ипохондрией. И хотя медсестры, когда я упомянул это слово, спросили меня с интересом о его значении52 — что на секунду ввергло меня в омут представления об их возможной недоквалифицированности — а во время процесса я не смог удержать спазм и попытался сглотнуть шланг, отхаркивая затем лужицы алой крови — несмотря на все это, диагноз, который они мне поставили после года курения расшифровывался при должном прочтении как «Картина ларингита». Помню, что они нахваливали наброски, которыми я убивал время в ожидании — и я посчитал, что, наверное, каждая капля похвалы и светлого взгляда на жизнь тут ценна — и не стоит искать в их действиях какую-то долю пошлости.
Странно, что мы с Леной договорились встретиться сегодня — но на деле в этом
