— В чем дело? — в сердитой тревоге опросила Карен.
— Сейчас вы все узнаете, — с деланным спокойствием ответил Ларсен, и стал вынимать из футляра свой огромный бинокль.
— Айсберг? — вопрошающе заметил Магнусен.
— Да.
Карен прижала руки к вискам и в ужасе воскликнула:
— Это ведь опасно!
— Да нет же, — успокоил ее Ларсен и нежно взял ее под руку. — Какую опасность может представить одна льдина среди океана! Ведь ее всегда можно обойти.
— Но все таки? Магнусен, ответьте вы!..
Магнусен улыбнулся и развел руками.
— Я человек глубоко сухопутный. И к тому же служил в кавалерии, как вы знаете.
Его насмешливый тон сразу успокоил ее. Она схватила бинокль и посмотрела в ту сторону, куда смотрели все. Ларсен восторженно следил за ее лицом. Тогда Магнусен, убедившись, что невооруженным глазом он ничего не увидит, извинился и неторопливой походкой направился к себе в каюту за биноклем. Он шел, не оборачиваясь, прямой, как столб.
Вероятно, чтобы успокоить встревоженных пассажиров, с верхней рубки не спеша спустился капитан и с нарочитым спокойствием, медленно, точно наслаждаясь солнцем, прошелся по палубе, заложив руки за свою могучую квадратную спину. Он вежливо поклонился старой англичанке с совиным лицом, весело подмигнул коротконогому итальянцу-импресарио, не раз переплывавшему океан на том же «Сплендиде» то с негритянской труппой, то с итальянскими певцами, козырнул банкиру из Чикаго без левого уха и, наконец, подошел к Карен.
Протянув руку в ту сторону, куда тревожно были устремлены все взоры, он густым, жирным голосом, в котором почувствовалось сытное меню только что съеденного ленча, громко сказал:
— Какая красота! Не правда ли?
На зеленой глади океана, слегка покачиваясь, в спокойном, стойком величии плыл огромный кристалл молочно-голубого цвета. Вокруг него, как неотступный нимб, зыбко трепетало в воздухе тонкое кружево из радуг.
Горячее солнце юга закруглило острые грани ледяного кристалла и со всех сторон со стремительной торопливостью ниспадали с него густые тяжелые капли. Но казалось, что они не сразу падали в воду, а сначала — в шаловливом задоре — веселым сверкающим хороводом кружились в воздухе, обвивали солнечные лучи и плавно опускались к воде гигантским павлиньим хвостом.
Феерическая красота подплывавшего айсберга не усыпила, однако, бдительности «Сплендида». Перемигнувшись флажками с шедшими впереди пароходиками, он сделал вдруг крутой поворот и на своей же волне, отбрасывая пенистые гребни, обогнул айсберг.
Магнусен как раз в это время снова появился на палубе. Первым делом он посмотрел на приблизившийся кристалл, но прежде, чем поднес свой бинокль к глазам, со всех сторон — и сбоку, и снизу — прозвучал восторженный стоустный крик изумления, трещоткой прокатился по воде и резко затих.
Англичанка с совиными глазами застыла, как на молитве. Карен судорожными пальцами ухватилась за рукав Ларсена и переводила удивленное лицо на всех тех, кто стоял с ней рядом. Вот теперь эта грешная скромница наглядно являла нежность своего очарования, свою возбуждающую томность, свою пронизывающую остроту… Итальянец-импрессарио заслонился от изумленной улыбки и нервно забарабанил по горлу, как это он делал всегда, когда ему сильно хотелось заполучить какого-нибудь певца, выдающегося боксера или ученую обезьяну… Через приоткрытую дверь буфетной, просунулись два кактуса — две головы негритят. Их вытаращенные влажные белки, — точь-в-точь четыре крутых яйца, — вот-вот, казалось, выскользнут из шоколадных орбит. Да и Магнусен — тоже. Уж на что он умел отлично подавлять в себе всякое волнение, всякое естественное чувство, но и ему не удалось сдержать свой напускной корсет, — и у него вырвалось:
— Чудесно, чудесно! Вот!..
…В овале синего неба, на верхней грани кристалла у самого края стояла, вытянув морду, огромная белая медведица. От шерсти ее, всклокоченной, косматой и блестящей, исходил легкий, прозрачный пар и, казалось, будто медведица медленно плыла среди облаков. Рядом, головой упершись в ее бедро, на задних лапах — совсем как игрушечный — неуклюже сидел медвежонок, зализанный и чистенький.
Когда прошло первое изумление, Карен воскликнула:
— Как это возможно? Белая медведица? На юге? Объясните же, Магнусен! Ведь вы знаете все.
Ларсен ревниво покосился на своего друга и, сразу потеряв восторженную улыбку, поторопился опередить его ответ:
— Вероятно, быстрое течение. Лед не успел растаять. К тому же, температура океана вообще сильно понизилась.
— Прямо с северного полюса?
— А почему бы и нет? — поспешил Ларсен.
— Ну отчего же непременно с полюса? — скептически заметил Магнусен. — Льдина могла оторваться и с более южного места. С Новой Земли, например.
— Это не меняет дела! — придирчивым тоном подхватил Ларсен.
— Я хочу сказать, — с презрительной усмешкой продолжал Магнусен, — что это южнее, чем полюс. Или еще из Гренландии.
Ларсен пытался было еще что-то возразить, но, внезапно ощутив сердцебиение, отшатнулся, прикусив губу, и замер от промелькнувшего сопоставления: гренландский айсберг и телеграмма Гольма. Так это, значит оно и есть? То самое? Долгожданное?
Впервые подумал об этом. И это еще больше удивило: ни разу не пришло в голову как следует вникнуть в просьбу Гольма и сопоставить ее с тем, что давно уже творится на океане. Ах, черт возьми!
«Это все из-за Магнусена! — сказал он себе. — В его присутствии я положительно глупею».
Но тут вспыхнула и заволновала другая мысль, задорная, мальчишеская — есть чем перебить Магнусену дорогу и выиграть в глазах Карен.
Эта мысль сразу отодвинула в сторону и Гольма, и цель поездки. Ларсен радостно представил себе, как перед сном он заглянет в каюту Карен и, помогая ей раздеваться, начнет осторожно интриговать ее длинной сказочной историей, начало которой положил его предок-флибустьер. И еще представил себе, как она игриво юркнет под одеяло, как она удивится (приподнимется с подушки!), когда он намекнет (только намекнет!), что возлюбленный ее, непризнанный и неоцененный, — один из героев этой сказки. А что может рассказать о себе Магнусен?
VII— Просить можно о пожертвовании. О любви не просят, — говорила Карен вялым, скучающим тоном.
— Да, я знаю. Любовь приходит сама собой. Без всяких просьб, — уныло отвечал Ларсен.
— Тогда к чему все наши слова?
— Последняя попытка.
— Это достигается не словами.
— А чем?
— Долго рассказывать. И поздно. И, наконец… мне хочется спать.
— Я сейчас уйду. Дело в том, что мне хотелось поделиться с вами своей большой радостью. Но…
— Но я оказалась недостойной ее. Принимаю.
— Нет, я не это хотел сказать.
— Все равно. Так или иначе, но вы раздумали. И, пожалуй, вы правы.
— Да нет же. Вы опять-таки не угадали.
— Может быть, отложим этот разговор до завтра?
— Удивительно! Прямо удивительно, как вы нелюбопытны.
— Не всегда. Впрочем, вы правы. Да, да, я нелюбопытна.
Ларсен вздохнул. Взял со столика корку апельсина и перекусил ее стиснутыми зубами.
— Когда любишь кого-нибудь, естественно, хочешь делиться с ним своими мыслями, — сказал он, поглаживая ее ноги.
Она недовольно отодвинулась и с досадой заметила:
— Бог ты мой, как вы скучны.
— А могло быть совершенно
