Это последнее испытала в сегодняшний вечер Женя.
Она уже полчаса беседовала со стариком, оказавшимся каким-то крупным хлопководом, вразумительно разъясняющим ей различные сорта хлопка. В эти полчаса глаза Налинакши не отрывались от нее.
Первое время она думала, что это простое любопытство восточного человека, — качество, которым на Востоке обладают поголовно все, — но мало-помалу убедилась, что следящие за нею глаза как-то слишком внимательно скользят по ее лицу и по складкам ее платья. Она пробовала поворачиваться спиной, боком, пробовала, наконец, сделать рассерженное лицо. Ничего не помогало. Чандер Рао Налинакша следил за каждым ее жестом, следил упорно и настойчиво…
Когда Арахан проходил мимо столика, за которым сидели старик и Женя, она остановила его и спросила, нарушая все правила хорошего тона, по-русски:
— Слушайте, что это за черномазая фигура, вон там, в углу?
Арахан удовлетворил ее любопытство, а Чандер Рао, заметивший, что разговор шел про него, отвел свои глаза в сторону. Через несколько минут Чандер Рао был в другом конце веранды и разговаривал там с каким-то низеньким толстым афганцем, одетым в уродливо сидевший на нем европейский костюм.
— Ты понял меня, Мустафа? — говорил толстенькому человеку Чандер.
— Понял, Рао!
— Все должно быть сделано быстро, ловко и тихо. Ни криков, ни сохрани Аллах, крови быть не должно!
— Я не маленький, Рао, можешь не беспокоиться.
— Иди!
Маленький толстый человек вышел из дома полпредства. Едва он показался у выхода, как к подъезду подкатил щегольский автомобиль. Человек сел в автомобиль, шепотом отдал какое-то распоряжение шоферу, и машина тронулась.
Проехав несколько улиц, автомобиль остановился. Толстый человек выскочил и свернул в один из переулков, а шофер продолжал свой путь.
В переулке было темно, так что в двух шагах можно было принять стену за человека, а человека за дерево. К темноте примешивалось несметное количество ям, камней и каких-то канавок. Среди всего этого хаоса свернуть шею было очень простым делом. Однако человек, выскочивший из автомобиля, шел совершенно уверенно, словно глаза его были глазами кошки, способной видеть в темноте: он ни разу не споткнулся, не налетел на камень и совершенно уверенно подошел к маленькому домику, ничем не отличавшемуся от любого соседнего. У дверей этого домика он постучал три раза, потом, через некоторый промежуток времени, еще три и, наконец, при третьем троекратном ударе, дверь отворилась и какая-то фигура осветила лицо стучавшего фонарем, поднятым дрожащей старческой рукой.
— Войди, Мустафа! Аллах да благословит твой приход!
Мустафа не замедлил последовать любезному приглашению и, сделав несколько шагов по коридору, очутился в комнате, наполненной такими ужасающими запахами, что даже привычный к ним человек должен был в первую минуту зажать нос.
Представьте себе небольшое помещение без окон, с одной-единственной дверью, занавешенной старым, рваным ковром. Представьте себе, что в этом помещении несколько десятков людей, лежа на полу, подложив под головы деревянные тумбочки, тянут из нескольких десятков трубок отвратительное снадобье, наполняющее комнату приторно сладким запахом. Представьте себе, что все эти люди невероятно грязны, что их лохмотья кишмя кишат насекомыми, что они по двое и более суток на шаг не выходят из комнаты, что от жары по их телам струятся потоки грязного и вонючего пота, что перекурившиеся извергают на пол потоки желтой жидкости, что плевки, наполненные страшным ядом, испаряются на черном полу, что сквозь дым, чад и полумрак лица людей кажутся совершенно желтыми, что одна-единственная лампа-коптилка освещает только фигуру худого, как скелет, грязного, как комната и страшного, как семь смертных грехов, человека, сидящего у двери и следящего за курильщиками. Представьте себе все это и вы представите курильню опиума.
Что тянет людей в этот ад, в этот притон? Что заставляет их отдавать все заработанные за день крохи за несколько трубок одурманивающего зелья? Что?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо взглянуть на тех, кто лежит на полу и отдается действию яда. Надо всмотреться в их истомленные голодом и работой лица, надо прощупать на их телах шрамы, нанесенные ударами войск и полиции, надо взглянуть на мозоли их загрубелых пальцев.
В курильни опиума людей гонит вековечное рабство, беспросветное угнетение и полная безнадежность. В сладком сне они забываются от горькой жизни, а очнувшись от этого сна, превращаются в обезволенных маньяков, бессильных бороться, неспособных восстать. Вот почему европейцы так усердно поддерживают распространение этой отравы в покоренных ими частях Азии.
Мустафа недаром пришел в эту страшную дыру. Мустафа отлично знал, что здесь он найдет нужных ему людей. Достаточно обратиться к караулящему у дверей хозяину и тот вам доставит покорных и честных исполнителей для любого дела. В курильнях опиума всегда есть люди, готовые пойти на все, чтобы иметь возможность заплатить за лишнюю трубку курева. Ради опиума, ради счастья погрузиться в сладкие грезы уставший от жизни человек отдаст все, продаст себя в вечное рабство.
Таких людей искал здесь Мустафа и таких людей привел ему сгорбленный и полуслепой от старости хозяин курильни.
Санди, Рагор и Миндра.
Так звали этих людей.
Ну и молодцы это были! На лице каждого, словно на пластинке фотографического аппарата, запечатлелись все человеческие пороки. У Санди не было одного глаза и половины левой щеки, причем уцелевшие части лица покрыты были какими-то темно-лиловыми нарывами, местами переходившими в желто-синие язвы. Волосы, редкие и какие-то бесцветные, росли пучками, как кустарник в степи, а нос раздулся огромной картошкой, испещренной синеватыми жилками. Рагор отличался полным отсутствием лба и провалившимся в пропасть греха и разврата носом, а Миндра имел на своем лице столько шрамов, что совершенно нельзя было определить, чем он видит, говорит и ест.
Мустафа слегка поморщился, разглядывая эти три грации, вынырнувших из мира наркотических видений и преступления.
— Дело есть! — коротко сказал он.
Санди промычал в ответ что-то похожее и на утверждение и на вопрос. Рагор шмыгнул провалом носа, а Миндра издал свистящий звук.
— Сейчас получите вот это, — подбросил Мустафа на ладони несколько золотых монет, — а когда все будет сделано, то еще столько же. Поняли?
Трое опять ответили какими-то неопределенными, нечленораздельными звуками.
— А дело ваше будет заключаться вот в чем. Пойди прочь, ты, —
