Глава 7
– Алекся, – прогремел над ухом радостный голос, – ты что чертяка, в артиллеристы что ли подался?
– Да кто ж меня в артиллерию возьмет, для этого ж нужно все цифры знать и в уме считать, – машинально ответил я, оборачиваясь к нашему комбату, который, как мне казалось, должен быть далеко отсюда, в Солнечногорске.
Вид у Иванова был непривычный. В простой шинели без знаков различия и в разнокалиберных валенках с чужой ноги. Лишь командирский ремень и дерматиновая сумка напоминали о принадлежности капитана к начсоставу. Лицо у Иванова хоть и веселое, но чувствовалось, что его что-то гнетет. Сразу закрались сомнения, отпустили ли его с «Выстрела», или же он дал оттуда деру.
Потеснившись на скамье, мы пустили своего комбата за стол и торопливо покончили с едой, пока она не успела остыть. С расспросами пока не спешили, и лишь выйдя на улицу и остановившись в сторонке, мы стали спрашивать Иванова, как он тут очутился. Серега отнекиваться не стал, и честно выложил историю своих приключений:
Недолго он продержался на своих курсах. Угнетали его, конечно, не трудности обучения. Подумаешь, всего лишь по двенадцать часов в сутки учиться руководить батальоном, изучать тактику войск противника и практиковаться в стрельбе из всех видов оружия. Прямо скажем, по сравнению с фронтом это просто курорт. Но вынести пребывание в тылу, когда наши войска дерутся с врагом, да еще и наступают по всем направлениям, комбат, конечно, не мог. Да еще капитана, обладающего неплохим опытом, пообещали потом перевести на курсы командиров стрелкового полка. Надо признать, некоторым офицерам такая ситуация нравилось, и они были готовы до конца войны проходить обучение, но большинство все-таки тяготилось сидением в тылу. Иногда случались и побеги. В сторону фронта, разумеется.
Пока родной батальон стоял в Подольске, Иванов терпел, хотя и звонил в свою часть почти каждый день, узнать, как там дела. Но когда ему сказали, что полк снимается с места, он не выдержал. Утек прямо с полевых занятий и удрал на станцию, правильно угадав, что именно в сторону Калинина и пойдут составы, везущие дивизию на фронт. Долго бы Сергей, конечно, по Солнечногорску не погулял, тем более что эшелоны шли мимо почти без остановки. Но настойчивому Иванову, высматривающему штабные вагоны, посчастливилось заметить знакомое лицо. Лейтенант Бочкарев, тоже комбат (* кадровый офицер, служащий аж с 1939-го года, почему его и назначили на такую должность), только из 259-го полка, правильно понял, чего хочет орущий и размахивающий руками коллега, и блудного командира втащили в теплушку. К особисту его вести, конечно, никто не собирался, даже наоборот. – В Калинине Иванова заметил командир 259-го сп капитан Ушаков и тут же попробовал завербовать к себе на должность начштаба. Хорошо, что настаивать не стал и с пониманием отнесся к желанию комбата вернуться в родную часть. Ну а дальше все просто – Серега занял пост у столовой, рассчитывая, что мимо такого места никто не пройдет, и еще издалека заметил наши долговязые фигуры.
Закончив рассказ о своих похождениях, комбат схватил меня за пуговицу и мрачно спросил:
– Слушай, что со мной будет-то?
– Забудь, – добродушно усмехнулся Леонов. – Думаешь ты первый такой? Так многие поступали, и если они смогли вернуться в свою часть и проявить себя в бою, то… победителей не судят. Если, конечно, до этого патруль не схватит.
Задерживать воинский эшелон надолго железнодорожники не стали. Батарея еще топала из столовой, а локомотив уже заменили и стрелочники торопливо бежали готовить маршрут. После длинного гудка паровоз осторожно тронулся и покатил вперед, утаскивая за собой поскрипывающие вагоны. Вскоре мы выбрались на основной путь и снова ехали куда-то на северо-запад, в сторону Ленинграда. Печку наконец-то растопили и заиндевевшая теплушка через несколько часов хорошенько прогрелась, наконец-то начав соответствовать своему названию. Хлипкий деревянный вагон ритмично покачивался, грозя развалиться, но постепенно набирал ход.
По своему обыкновению, я занимал место у окошка, которое обычно пустовало. С точки зрения местных жителей, абсолютно ничего интересного тут увидеть нельзя, только однообразные белые поля и леса. Зато сквозит у окна порядочно. Но лично мне все равно нравилось рассматривать пейзажи другого мира. Правда, сейчас в темноте ничего не видно. Даже огни семафоров нельзя было разглядеть, потому что в целях светомаскировки их почти полностью закрывали, оставляя лишь узенькую щель.
Артиллеристы, сытно поевшие и разомлевшие от тепла, вскоре уснули, убаюканные равномерным перестуком колес. Все бойцы, кроме дежурных по взводу, старались наверстать упущенное и заодно отоспаться про запас. На фронте солдаты быстро учатся засыпать при любых обстоятельствах. Они могут сладко спать в сыром окопе, не вздрагивая от взрывов, даже если гаубичные снаряды рвутся всего в нескольких километрах. Иванов, усталый после побегов и поисков, тоже спал без задних ног. Бодрствовала только наша троица, отнюдь не переутомленная безмятежным времяпрепровождением в столице. Положив голову на вещмешки, мы лишь слегка подремывали, думая каждый о своем, да машинально прислушивались к разговору дневальных, следящих за печкой.
– Вот ведь беда, – печально вздыхал пожилой по местным меркам, лет сорока, ефрейтор, ловко раскалывая поленья на маленькие куски. – Только лет семь как зажили по-новому. Карточки отменили, еды в магазинах навалом и все без очередей. Ешь, не хочу. А тут снова здрастье, приехали. Война. Даже хлеб просто так не купишь. Разве что на базаре, а он там стоит дороже, чем раньше мясо. Скорей бы война эта закончилась и снова все стало, как раньше.
– Это у вас в большом городе мяса навалом было, да ты на своем заводе получал длинный рубль, которого на все хватало, – тихо, чтобы не услышал командир, заспорил его напарник. – А у нас в деревне – что сам вырастил, то и съел. Да еще налог плати. И работа не как у вас – под крышей, да еще и выходной по воскресеньям. Нет, у нас если пахота, то пока светло и поле видно, паши без устали. Трактор железный, ему то что, а нам
