Она сильная девочка... Кто бы мог подумать, что однажды моя мать будет говорить о ней с таким восхищением и неприкрытой нежностью! Хотя это было понятно, учитывая то, с каким рвением и какой готовностью Нея рисковала собой, чтобы спасти меня.
Да, я все равно считал, что риск есть, хотя сам видел, как день за днем раскрывается ее магический потенциал. Но могло ли его хватить? Была ли она верховной? Я не знал этого наверняка и не имел никакой возможности это проверить. Она сказала, что отец приходил к ней, когда она была мертва, и передал Силу, но обычно это так не работало. Что если это было лишь сном, галлюцинацией?
Сильная девочка... Да, сильная, но в том-то и дело, что все еще почти девочка. Я закрывал глаза и память рисовала мне Нею такой, какой я встретил ее впервые. В тот день она вошла в мой кабинет замерзшая, уставшая, испуганная... Не знаю точно, какой я ожидал ее увидеть. То ли хитрой двуличной шпионкой, работающей в паре с отцом, то ли безвольной прелестной дурочкой, умеющей лишь слушаться. Наверное, после ее письма я склонялся к первому, но все еще допускал и второе. Ведь письмо она могла написать под диктовку отца.
Реальность удивила меня. В ее взгляде читался незаурядный ум, но для хитрой шпионки она выглядела слишком юной и невинной. Я увидел перед собой ребенка, чистого телом и душой, но ребенка любопытного, деятельного и в глубине души - дерзкого.
У нее была одна особенность, которая покорила меня с первой встречи. Во всяком случае, лучше всего я запомнил именно это: как она отвечала что-нибудь резкое, смелое, провокационное - и тут же пугалась. Серые глаза вдруг становились огромными, в них читался немой вопрос: «Это я сказала? А что мне теперь за это будет?»
Я не понимал, зачем она приехала. То есть, у меня была теория, которая родилась в моей голове, когда я получил письмо. Ее отец наверняка опасался, что за время траура я найду другую невесту и разорву помолвку, которой он добился с таким трудом. Поэтому я полагал, что Нея здесь с одной целью: держать на себе фокус моего внимания и при случае соблазнить, чтобы у меня не осталось выбора.
Поэтому я и потребовал от нее снять платье за первым ужином. Это была провокация. Я не сомневался, что она разыграет эту карту. Изобразит смущение и покорность, останется в одном нижнем белье, надеясь разбудить во мне желание. Ведь такие, как я, неизбежно клюют на невинность, скромность и покорность. По крайней мере, в Южных землях в этом свято уверены. Я полагал, что столь открытое платье она надела именно с этой целью. На севере если у женщины были видны ключицы - это уже приковывало мужской взгляд, а у нее была почти видна ложбинка на груди. Почти... И да, это приковывало мой взгляд и слегка кружило голову. Не зря у меня родилась эта больная фантазия о том, чтобы обвенчать нас на месте и взять ее прямо там.
Конечно, я надеялся, что мне хватит сил устоять. Я собирался лишь унизить ее, показать, насколько бесполезны ее старания... Но она повела себя совсем не так, как я ожидал. Вся напряглась, перепугалась, оскорбилась. Едва не заплакала, но дала мне отпор. Это выглядело то ли слишком смело, то ли слишком глупо, то ли чересчур хитро... Тогда я так и не понял, что это значило. Потом она рассказала мне, что испытала, но в тот вечер я терялся в сомнениях.
Однако сомнения не помешали мне почувствовать себя последним подонком, вырвавшим еду из рук голодного ребенка. Я знал, что она почти не ест в школьной столовой, и видел, с каким энтузиазмом ела за моим столом. В ее глазах были голод и сожаление, когда наша трапеза так резко закончилась. И мне почему-то стало стыдно. Это чувство усилилось, когда она призналась, что у нее нет теплой одежды, поэтому она в таком платье. В тот момент у меня появились первые, пока еще не совсем осознанные подозрения насчет ее отца. Какой нормальный родитель отправит ребенка на север с южной одеждой? Только тот, которому нет дела до жизни и здоровья дочери.
Смущали меня и некоторые замечания Неи. Ее фразы часто давали понять, что она считает меня инициатором нашей помолвки. И чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я убеждался, что ее используют вслепую.
В ночь после нашего первого ужина она не выходила у меня из головы. Я закрывал глаза и видел ее: отчаянно храбрящуюся, в чем-то еще по-детски непосредственную, но уже по-женски привлекательную, готовую постоять за себя. Трогательно-хрупкую, с тонкими изящными запястьями и пальцами, слегка выпирающими ключицами и длинной шеей. Не знаю почему, но я уже тогда представлял, каково будет скользить губами по этой шее.
Мое воображение рисовало нас в столовой, и в этой фантазии она вставала со стула и покорно стягивала с себя платье, а я усаживал ее на стол и жадно целовал. Только не было с нами никаких слуг, а она не дрожала от страха и не плакала, а отвечала на мои ласки так, как, конечно, не могла отвечать невинная девочка. Что поделать? Меня никогда не возбуждало насилие над женщинами. И дрожащая партнерша, испытывающая ужас и отвращение от моих прикосновений, скорее отбивала у меня всякое желание.
Нея не шла у меня из головы и на следующий день. Когда с почтой пришел ответ ее отца, идея поехать с ней в Колдор появилась сама собой. Я не знал, зачем мне это. И не знал, как себя с ней вести. Но на городском празднике, глядя на то, как она кружится в хороводе, заливаясь смехом, я понял, что зря позволил ей приехать.
Лилия была хорошей. Красивой, умной, смелой, сильной. В ней было все, что я ценил в женщинах, но как я ни старался, мне не удавалось ее полюбить. Мое сердце рядом с ней билось так же ровно, как и всегда. Я
