Черняк вообще с позором был изгнан из криминального мира – за то, что, напившись, он обворовал своих, а потом донес в полицию, что это сделал его подельщик. За два таких преступления не просто выгоняли из криминального мира, но и быстро ставили на ножи. Ваську даже не поставили – побрезговали. Но слава о нем разнеслась быстро, как воздух, и он стал изгоем. И если и воровал кое-как, то втихаря от бывших своих.
Накануне вечером Васька выпил меньше обычного, а потому проснулся с непривычно ясной головой. Всем нутром он почувствовал, что приближается неприятность, и что она очень серьезная.
Несколько месяцев назад Черняк умудрился взять деньги в рост у местного ростовщика Якова Кацмана, который обслуживал весь Привоз. Тот денег дал, причем на несколько месяцев, но заставил подписать какую-то бумажку, которую безграмотный Васька даже не мог прочитать. Деньги были нужны позарез, так что бумажку он подмахнул, поставив какую-то закорючку, и тут же об этом забыл.
Срок выплаты прошел месяц назад, и Кацман принялся требовать назад свои деньги. Васька пообещал сломать ему шею, побуянил немного под дверями лавки, но Кацман не угомонился. Он сказал, что пойдет с бумажкой к новым властям, и те посадят Ваську в тюрьму, потому что в бумажке так и было написано, что Кацман имеет право требовать деньги свои через суд. Черняк перепугался, поспрашивал людей, и те подтвердили: так, мол, и есть, и если Кацман записку в полицию отнесет, то Ваську заарестуют.
Идти договариваться с Кацманом нужно было сегодня, а договариваться было не с чем. Денег не было никаких, и перспектив получения – тоже никаких. А в тюрьму Ваське идти страсть как не хотелось. Он уже сидел в тюрьме, и это были самые худшие воспоминания.
Думая о свалившейся на него беде, Черняк принялся ходить по свалке, глядя себе под ноги, как будто пачка денег неизвестно как могла появиться в гниющем мусоре, как вдруг… Внимание Васьки привлекла большая плетеная корзина, прикрытая грязной тряпкой. Она стояла на самой границе свалки, за грудами мусора, и выглядела как-то странно.
Не долго думая, Черняк двинулся к корзине. Тряпка, ее закрывавшая, была в пятнах крови – он определил это сразу. Васька так много видел человеческой крови на своем веку, что ошибиться никак не мог. Лишенный абсолютно всех человеческих чувств, в том числе страха и отвращения, он одним движением руки отогнул тряпку, чтобы заглянуть в корзину. Но то, что там находилось, на миг пробило его какой-то нечеловеческой дрожью.
В корзине лежал мертвый голый младенец мужского пола, совсем крошечный, не старше нескольких дней от роду. Он был весь синий, а голова его была свернута набок.
Закрыв корзину тряпкой, Васька стал думать дальше.
План в его голове возник сразу, и был он вполне характерным для существа, абсолютно лишенного всех моральных и человеческих качеств, к тому же уже привыкшего предавать своих. Подхватив корзину, Черняк быстро направился к Привозу.
Поскольку стояло раннее утро, торговые ряды были еще закрыты – в такой час торговля еще не начинается. Быстро лавируя знакомыми проходами (Васька знал все ходы Привоза как свои пять пальцев), он вышел к лавке Кацмана, которая стояла в хорошем месте, возле Фруктового пассажа. Лавка была закрыта.
К дверям некоторых дощатых магазинчиковсрубов, которые строили на бывшей Привозной площади, а ныне на полноценном Привозе, вели несколько высоких ступенек – чтобы посетители могли не только очистить свои ноги от грязи, но и чувствовали себя более комфортно.
Сунув корзину с мертвым младенцем под ступеньки лавки Кацмана, Васька стал ждать своего часа.
Час этот пробил скоро. Спрятавшись у ближайших лавчонок, Черняк наблюдал, как старик Кацман, охая и кряхтя, опираясь на черную палку, прошкандыбал к своей ростовщической лавке и, тяжело поднявшись по ступенькам, осевшим под его весом, отпер дверь своим ключом.
Кацман не глянул на то, что могло находиться под ступеньками, – с чего бы? – он туда никогда не смотрел. Старик зашел в лавку, оставив раскрытой дверь, и занялся подсчетами в массивной конторской книге, лежащей на дощатом прилавке.
Подождав еще, Васька вышел из своего укрытия и, походив какое-то время туда-сюда, подобрался к говорливым бабам-торговкам, продававшим фрукты из больших корзин.
– Шо кругами колобродишь? – насупилась одна из них, не любившая Черняка. Впрочем, его мало кто любил.
– Да вот, вчера у Кацмана был… – Васька сделал многозначительную паузу, но торговка ее не поняла.
– Денег, шо ли, стащить хочешь, оборвыш проклятый? – упершись руками в бока, пошла она прямо на него. – А ну делай ноги отсюдова, бо щас як по шее наваляю, то зеньки твои поганые аж до поднебес повылазят!
– Да погоди ты собачиться! – примирительно сказал Васька. – Я ж говорю, был у Кацмана, занес ему денег. Видел у него кое-что… Я ж поделиться хочу.
– А шо ты такое видел? – Любопытство было страшной силой, и торговка вмиг забыла свою неприязнь.
– Да такое… Страшно стало. Кровь.
– Кровь?! – Глаза торговки округлились. – Да ты слышал за то, что народ по всему Привозу лавку со следами крови разыскивает? А ну пойдем!
– Да куда? – Васька изобразил испуг.
– К мужикам пойдем! – решительно заявила торговка и, велев соседке присмотреть за ее нехитрым товаром, решительно потащила его за собой.
Через час отряд вооруженных дубинами, вилами, лопатами мужиков, возглавляемый торговкой с Привоза, которая волокла за собой Ваську Черняка, появился у дверей лавки ростовщика Якова Кацмана.
– Вот оно… – Васька указал на край окровавленной тряпки, высовывающейся из-под ступеней, – вроде как оно… Кровь…
Кусок тряпки Васька сам предусмотрительно высунул наружу – как и все подлые по природе люди, он был очень предусмотрителен в деталях.
– Кровь! – завизжала торговка.
Корзину быстро извлекли на свет, открыли… Толпа разразилась гневными криками.
– Это он, жид проклятый, женщину порешил! На куски порезал и на свалку выбросил! Младенцев наших душат! Изверги некрещеные! – раздавалось в толпе.
– Люди добрые, да шо ж это на свете делается, – вдруг заголосила торговка, – младенцев наших християнских душать, шобы своим чертям в жертву приносить, а мы будем этих нехристей терпеть? Да шо ж це?
– А-а-а! – завопила толпа, – бей жида, бей!
Люди ворвались в лавку, выволокли на улицу ничего не понимающего несчастного старика и стали бить его дубинами, лопатами, не обращая никакого внимания на вопли. Через несколько минут все было кончено. Превращенное в кровавое месиво, тело ростовщика скорчилось в грязи. Лавка была разгромлена полностью и подожжена.
– Бей жидов! Они христианских младенцев убивают! – Дико вопя, толпа ринулась по Привозу, громя лавки, принадлежащие евреям. Через какое-то время появились солдаты атамана Григорьева, которые недавно вошли в город, но, узнав,
