– Это мысль! – Тане было даже обидно, что она сама не додумалась до этого раньше.
– Да, и еще. Собственно, главное, зачем я тебя позвал. Завтра, к этому же часу, принесешь мне сюда бриллианты.
– Хорошо, – кивнула Таня.
– Ну, тогда лови своего убийцу! – рассмеялся Японец.
Таня вышла из ресторана с каким-то странным, тревожным чувством. Прошла через общий зал, вышла на улицу. Внезапно она ощутила чей-то взгляд – колючий, недобрый взгляд уставился в ее спину. Таня обернулась. Никого. Вся улица вокруг была абсолютно пустынной.
Таня прошла несколько шагов вперед. Ей снова почудилось это ощущение – более того, оно просто ее обожгло. Ей даже послышались шаги, которые смолкли внезапно, едва она остановилась.
Ее пронизала мелкая, противная дрожь. Кто же следит за ней, кто идет за ее спиной? Таня как могла ускорила шаг и вышла на Екатерининскую площадь, где гуляли люди и даже были зажжены фонари. В толпе она немного успокоилась. Теперь самое время было обдумать слова Японца.
Ночной Привоз был пуст. Ворота закрыты. Но Таня с легкостью обошла их и вышла туда, где не было никаких заборов – ворота были лишь декорацией, на самом деле пройти мимо них было довольно легко.
Крадучись, Таня быстро прошла вдоль всего рынка, обогнула свою запертую лавку и двинулась мимо пустых торговых рядов. Все было тихо, только юркий кот шмыгнул из-под ее ног и тут же растворился в темноте.
Вот и лавка Кацмана. Она была крепко заперта и не освещена. Крыльцо находилось в тени. После смерти старика дела обстояли неважно, сын не справлялся, и лавка приходила в запустение. Таня быстро нагнулась, залезла под ступеньки, засунула руку в щель. Бриллиантов в тайнике не было.
Глава 23
Свеча в окне. Убийство Шмаровоза. Сестра Яшки Лысого. Тайник убийцы
Пламя свечи дергалось в мутных, давно не мытых окнах. Глядя на яркий фитиль, напоминающий мотылька, Таня ощутила суеверную дрожь.
Было что-то до ужаса тревожное и опасное в этом тоненьком огоньке, метавшемся в темноте. Таня прислонилась к шершавому ракушняку стены напротив и крепко, до хруста, сжала в кулаки пальцы. На церквушке поблизости глухо, с уханьем, ударил колокол. Пробило полночь.
Темнота ложилась слоями на немощеный, старый двор. Окна были темны – дом, где жили бедняки, погружался во тьму рано. Таня слышала, что совсем недавно здесь, в окрестностях Молдаванки, возле железнодорожной насыпи, снова открылись две фабрики и несколько кустарных артелей. Жители бедных предместий потянулись туда на работу, чтобы в страшные и смутные времена не остаться без куска хлеба. Все вернулось на круги своя.
Таня ждала. Пламя свечи металось по-прежнему. В этом доме жили, похоже, те, кто вернулся работать на фабрики. В полночь во дворе царила сплошная густая темнота. Окна всех остальных квартир были темны. И только два окна на первом этаже являли собой страшную, тревожную картину. Но огоньки в грязных окнах были не знаками жизни. Это был страшный знак смерти. Таня научилась его отличать.
До этих огоньков пламени прошло меньше часа, а Таня уже прожила всю свою жизнь – с того страшного момента, как обнаружила пустоту в тайнике, до панического бегства в дебри Молдаванки, к дому своего верного (может быть, вообще единственного) друга.
Было сложно передать словами то, что ощутила она в тот момент, когда, засунув руку под ступеньки лавки Кацмана, ощутила там предательскую, страшную пустоту. Первая мысль была о том, что она ошиблась местом. Принялась шарить по всем ступенькам, и под ними, на земле, в грязи – ничего, кроме всякого бесполезного мусора, например, деревянных щепок. Бриллиантов не было.
Закрыв перепачканными руками лицо, Таня рухнула на землю и горько заплакала. Слезы ее поглотила густая темнота.
Пилерман ее выследил и забрал бриллианты. Кто-то следил за ней и этот кто-то донес. Это конец. Завтра к вечеру она не принесет бриллианты Японцу, и Японец подумает, что она решила его кинуть. Хуже этого просто ничего не может быть.
Страшней всего то, что Японец заподозрит ее в подлости – ее, никогда не совершавшую подлых поступков и никогда не предававшую своих. Жить с таким ощущением будет ужасно. Да и кто позволит ей после всего этого жить? Все это было намного хуже смерти. И Таню не столько пугала мысль о том, что ее убьют, сколько та негативная слава, которой будет покрыто ее имя после такого поступка. Мысль о том, как станет думать о ней Японец, была хуже всего.
Этого хватило, чтобы Таня взяла себя в руки и, сев прямо под ступеньками, принялась думать, обхватив голову, гудящую, как котел.
Итак, Пилерман и его люди. Такие же, как и Яшка Лысый, который уже отправился к праотцам. Кто-то из его людей засек ее возле горящего дома и шел по ее следам. Он видел, как, отправив Рульку Кацапа, она бросилась к Привозу, чтобы перепрятать бриллианты. А затем, посмеявшись над дурой, лихо вынул бриллианты из тайника.
Пожар, поджог… Ей чудом удалось спастись. Да, но кто предупредил ее о том, что она на пороге смерти, что за нею скоро придут убийцы? Шмаровоз и Рулька Кацап. Быстрая мысль обожгла, как ожог. Значит, у Шмаровоза и Рульки был выход на людей Пилермана, если они узнали о его планах. А раз так, необходимо как можно скорей этот выход найти. Где живет Рулька Кацап, Таня не имела ни малейшего представления, она находила его в одном из кабачков возле Привоза, где часто встречалась со своими людьми. Идти туда открыто было опасно – в кабачке полно людей, откуда знать, кто будет среди них? Можно напороться и на людей Пилермана, и на засаду Домбровского, тогда все точно будет провалено. Нет, она не знает, где обитает Рулька Кацап. Но она прекрасно знает, где живет Шмаровоз.
Вскочив на ноги, Таня помчалась в темноту так быстро, что у нее закололо в груди. Ее отчаянный бег скоро поглотила беспросветная темнота Молдаванки.
Таня пробежала мрачную ограду Первого Христианского кладбища, свернула на Болгарскую и углубилась в знакомые лабиринты, в немощеные дороги района. Под ногами хлюпала знакомая грязь.
Таня больше не боялась ни темноты, ни мрачных теней, которые подстерегали ее в глубинах дворов. Страх, рвущий ее сердце, был такой силы и мощи, что по сравнению с ним как-то меркли, терялись мрачные силуэты воров и пьянчуг. Воры были свои – достаточно было одного знакомого знака, жеста, принятого в одесском воровском мире, чтобы ее не тронул никто из всех существующих банд. Что же касалось пьянчужек, они были для нее безобидны, и Таня умела справляться
