Живо и увлечённо написанная книга привлекала художников занимательностью и искренней привязанностью автора к своим когда-то реально существовавшим героям. Их судьбами заинтересовались Джотто, Симоне Мартини и Фра Беато Анджелико, а позднее Пьеро делла Франческа и, конечно же, Витторе Карпаччо с его богатейшей фантазией.
Рассматривая полотна с обилием героев разного толка и громкой разноголосицей, Джорджоне вдруг опешил. Он почувствовал шум в ушах, который утих, когда его внимание привлекли гондольер с одиноким седоком, а вдали гордо возвышающаяся над городом колокольня Сан Марко. В этом сопоставлении двух вертикалей ему вдруг послышался тревожный набатный звук в явном контрасте с шумной сценой прибытия многочисленной делегации английских гостей. Но он успокоился, когда подошёл вплотную к полотну «Сон святой Урсулы», от которого не мог оторваться.
Отстав от него, Тициан торопливо делал наброски в тетради, переходя от одной картины к другой и не видя ничего вокруг.
Девичья светёлка залита льющимся сверху мягким утренним светом. Падая на ложе спящей девушки, солнечные блики ласково приглашают её пробудиться от сновидений, а стоящий у входа в опочивальню ангел возвещает спящей о её грядущем мученичестве.
Всё здесь соткано светом, играющим главенствующую роль при сотворении объёмов и перспективы. Как же эта скромная картина, преисполненная тишины и неизъяснимой поэзии, непохожа на всё остальное в шумном и нескончаемом повествовательном многословии Карпаччо!
Тем временем оба старых мастера, изрядно взбодрив себя напитками, повеселели. Лица у них порозовели, и они пожелали послушать молодёжь, скромно стоящую в сторонке.
На вопрос хозяина дома, что молодые люди думают об увиденном, Тициан раскрыл тетрадь с рисунками и, протянув её мастеру, сказал, слегка волнуясь:
— Ничего подобного мне не приходилось видеть ранее. Все полотна потрясают до глубины души своим величием, колоритом и продуманной до мелочей чёткой композицией, где каждое лицо наделено ярко выраженной индивидуальностью…
Обычно молчаливого Тициана словно прорвало, но он остановился, чтобы перевести дух. Было видно, что Карпаччо остался доволен ответом и даже прослезился — у стариков глаза часто на мокром месте. Успокоившись, он обратил взор на другого парня, ожидая, что скажет тот.
После длинной тирады товарища Джорджоне понял, что от него ждут. Проявив находчивость, он честно, без лукавства сказал:
— Пока я ещё не успел разобраться в увиденном и уловить главную мысль. Но вот падающий свет на картине «Сон святой Урсулы» настолько меня ослепил, что рука не осмелилась бы повторить это чудо в рисунке.
При этих словах Тициана всего передёрнуло, и лицо его покрылось красными пятнами. Впервые между двумя товарищами пробежала чёрная кошка.
Хотя трудились они бок о бок в одной мастерской, друзьями их никак не назовёшь — уж больно разными и непохожими они были по складу характера, темпераменту, привычкам и образу жизни. В отличие от импульсивного весёлого Джорджоне, который был желанным гостем в любом доме, Тициан отличался рассудительностью, был тугодумом и не хватал идеи на лету. Но за что бы он ни брался, во всём проявлял неторопливость и основательность. Нет, он не пел и не играл ни на каком музыкальном инструменте, хотя и любил дружеское застолье, но в меру, в отличие от других мастеровых.
Пожалуй, лучше всех о Тициане отозвался всё тот же Джорджоне, который в кругу друзей как-то образно высказался: «Он был художником уже во чреве матери».25 Такое признание старшего товарища дорогого стоит!
На прощание Карпаччо поблагодарил Беллини за визит, сказав, что тот вырастил достойную себе смену. И был прав. Как говаривал Леонардо да Винчи, плох тот учитель, который не воспитал себе замену.
Проводив обмякшего, захмелевшего учителя до дома, оба ученика разошлись в разные стороны, не обменявшись ни словом.
С той поры Джорджоне стал внимательнее приглядываться к урсулинкам, нередко встречаемым на улице в их строгом монашеском одеянии. Ведь среди них немало милых мордашек!
* * *Как свидетельствует летописец Санудо, «Дом Братства», или Скуола Святой Урсулы была одной из двухсот больших и малых скуол, созданных в филантропических целях и разбросанных по всей Венеции. Они не имеют ничего общего с учебными заведениями. Это чисто венецианское явление, представляющее собой довольно просторные светлые помещения для встреч мирян определённого прихода (от лат. schola — свободное времяпрепровождение, приятный отдых), которые после службы собирались для совместного обсуждения чисто житейских вопросов или по случаю больших праздников. Как правило, рядом находилась церковь, освящённая в честь какого-нибудь святого, чьё имя носила и сама скуола.
Между общинами крупных скуол, таких как Сан Марко, Сан Джорджо дейли Скьявони, Сан Джованни Эванжелиста, Сан Рокко, Сан Джорджо Маджоре или Скуола острова Мурано, членами которых были по преимуществу состоятельные граждане, шло негласное состязание по оформлению своих помещений и придания им пышного декора в чисто венецианском духе, на что прихожане не скупились. Для малоимущих и бедняков существовали скуолы при монашеских братствах.
К работе в скуолах привлекались известные мастера: братья Беллини, Карпаччо, Чима да Конельяно, Де’ Барбари, Корона, Савольдо и целая династия художников Виварини. Здесь оставили свой след и художники из других областей Италии, посчитавшие для себя честью поработать в венецианских скуолах, где позднее создали свои творения Веронезе и Тинторетто. А вот Джорджоне так и не принял приглашение на написание картин для скуол из-за щепетильности и капризов заказчиков, сующих свой нос куда не надо.
Кроме того, при его жизнелюбии и радостном настрое души ему было трудно погрузиться в мир христианского мученичества и страданий. Это было выше его сил. Он удивлялся, как старине Карпаччо удавалось при всей его весёлости нрава и тяге к вычурной красивости писать на трагическую тему. Но причина кроется в большой возрастной разнице между ними.
Как правило, художники, работавшие на скуолы, обеспечивались всем необходимым, в том числе красками. Особым спросом у мастеров пользовались ультрамарин, изготовляемый из дорогой привозной ляпис-лазури, а также киноварь, кобальт, охра, кадмий, не говоря уже об известных венецианских белилах.
Сама Венеция стала крупным производителем лаков и красок, которые продавались в обычных городских аптеках. Сюда для закупки красок наведывались художники из других областей. Ради получения побочного дохода к производству лаков и красок приобщились и некоторые монастырские братства, которые по традиции успешно занимались изготовлением вина «Лакриме Кристи».
ЗНАКОМСТВО С ДЮРЕРОМ
Начиная с 1495 года в Венецию часто наведывался Альбрехт Дюрер, друживший с Беллини. У венецианцев, переиначивших его имя на Дуро (от ит. duro — крепкий) из-за упрямого несговорчивого характера, большим спросом пользовались его гравюры на религиозные и мифологические темы.
Они заинтересовали и Джорджоне ясностью образной структуры и строго упорядоченным размещением пластических объёмов в пространстве. Особенно его поразили своей экспрессией гравюры на
