Стоило предполагать, что какой-нибудь немчишка вполне может оказаться недострелянным и в самый неподходящий момент, как это бывает в плохих, лишенных «хеппи-энда» фильмах, очнется и пальнет мне в спину…
Но, подойдя к машине, я понял, что никто из немцев уже не подает признаков жизни. Что ни говори, а винтовочная пуля – штука серьезная.
Я подошел к убитому немецкому пулеметчику, вытащил из-под его тела «МG-34» и початую коробку с лентой (еще две коробки я заметил в машине). Поставил пулемет на снег и прислушался. Нет, наши в сарае не подавали каких-либо признаков жизни. Похоже, не могли понять, что произошло и почему вдруг прекратились стрельба и щедрые предложения насчет сдачи в плен к «доблестной германской армии»…
Я вышел из-за угла сарая, где лежал на снегу труп пулеметчика, и заорал, обращаясь к сараю:
– Эй, вы!! Как вас там!! Немцам кранты! Слышите?! Я свой, Красная Армия!! Выходите!! Надо срочно сваливать!!!
Пару минут в сарае продолжали молчать, явно оценивая, не провокация ли это?
Потом из-за левой створки ворот высунулась голова в советской ушанке с красной звездой. Ну, слава богу, хоть кто-то жив остался…
– Ты кто? – спросила голова с плохо скрываемым удивлением.
– Сказал же, свой! Советский! Танкист я! А вы кто?
– Разведгруппа, – ответила голова и пригласила: – Иди сюда!
Я подошел ближе. Голова принадлежала симпатичному плотному мужику с перепачканным порохом фотогеничным, слегка небритым лицом типичного киноактера из 1930-х. Мне живо представилось, как он прямо сейчас умоется, сядет к стоящему где-нибудь в ближайших кустах роялю и с большим чувством запоет про то, как в далекий край товарищ улетает. Неизвестный был в новеньком ватнике, синих командирских галифе с красными кантами по швам и грязных хромовых сапогах. В вырезе его ватника, под горлом, были видны черные бархатные петлицы с танками и одной эмалевой шпалой. Капитан, стало быть… В руках капитан держал мосинский карабин, дополненный висящей на его поясном ремне кобурой для «ТТ».
Интересно, а что будет, если я сейчас зайду и меня там ткнут ножиком под ребро или стукнут по башке чем-нибудь тяжелым? Вдруг у них тут не принято верить кому попало на слово?
И тем не менее я зашел в сарай, все так же держа «СВТ» наперевес.
Нет, все-таки не ткнули и не ударили. И на том спасибо. Более того, я услышал всхлипывание, и, без всякого сомнения, женское.
Сквозь входные ворота и узкие прорези под крышей дневной свет просачивался не особо хорошо, и оттого внутри сарая было довольно сумрачно. Но тем не менее я хорошо рассмотрел сидящую на соломе (ее охапки живописно раскидали по всему полу, а у задней стены сарая навалили вообще до потолка, или это все же было сено? Я никогда не просекаю таких агротехнических нюансов) круглолицую девушку вполне миленького облика, в таком же, как у капитана, новом ватнике (только застегнутом на женскую сторону) и сдвинутой на затылок шапке-ушанке. Лицо у нее было опухшее, явно зареванное.
На воротнике ее гимнастерки я разглядел черные петлицы с двумя кубарями и эмблемой в виде скрещенных молотка и разводного ключа. Воентехник 2-го ранга? Странная какая-то у них получается разведгруппа. На боку у девушки висела расстегнутая кобура, из которой торчала рукоятка «нагана».
У ее ног лежал на соломе карабин, точно такой же, как у капитана. Позади девушки я рассмотрел три сваленных в полном беспорядке вещмешка, еще один прислоненный к стене карабин и зеленый ящик переносной радиостанции с двумя ровными дырами от пулевых пробоин на корпусе. Ближе к задней стенке сарая лежал лицом вверх, зарывшись в солому, еще один человек в нашем ватнике – я видел только носки сапог, пустые петлицы защитного цвета и задранный к потолку сизовато-бледный подбородок. Судя по его деревянной неподвижности, это был уже не человек, а то, что от него осталось, мертвец то есть. Если считать того, что лежал в поле за сараем, получается четверо, из которых двое убиты. Много бы они тут навоевали вдвоем… С карабинами против восьмерых обормотов с ручным пулеметом. И по-любому их было маловато для обычной армейской разведгруппы, даже с учетом двух погибших.
– Здрасте, – сказал я девушке, входя.
Она ничего не ответила, только шмыгнула носом и одернула на коленях мятую полушерстяную юбку армейского образца.
– Интересная у вас какая-то разведгруппа, – сказал я, оборачиваясь.
– Уж какая есть, – ответил стоявший за моей спиной капитан и тут же, словно опомнившись, потребовал мои документы.
Я подал ему свой сильно размокший вчера, а сегодня просохший в кармане и покоробленный до омерзения военный билет.
– Ну и откуда ты взялся, сержант? – вполне миролюбиво спросил капитан, возвращая мне документ.
– Из Нижних Грязей…
– Ого. Это же далеко.
– Да кто бы спорил. Но наш комбат мне, к сожалению, карты не выдал.
– И что ты там делал?
– Где?
– Ну в Нижних Грязях.
– Мы их вчера атаковали.
– «Мы» – это кто?
– 44-й отдельный танковый батальон с приданной пехотой. Накануне немцы эту деревню заняли. Снова. Приехал комдив, шум, крик, шухер до небес. Приказали деревню срочно вернуть. Вот мы вчера после полудня и полезли ее возвращать. Семью машинами. Шесть «Т-26» и мой «Т-35»…
– Ого, а откуда «Т-35»?
– Да если бы я знал… Надо было у комбата спросить. Я, если честно, танк такого типа видел третий раз в жизни…
– Хорошо, а дальше?
– А что дальше? Жопа дальше, товарищ капитан, самая натуральная. Я на своем пятибашенном дредноуте ворвался в деревню и поклал изрядное количество фрицев. Но наш ротный с остальными танками в деревню въехать не сумел, а пехота и вовсе легла, не дойдя до околицы. А по мне начали долбить из дальнобойной, причем ее огонь кто-то очень грамотно корректировал. Сначала обездвижили, гусеницу перебили. А потом подожгли несколькими прямыми попаданиями. Из всего экипажа, похоже, выбрался один я. Когда отходил из деревни к лесу, немного контузило. Карты у меня, как я уже сказал, нет, до ночи проплутал в лесу. Тем более вечером снег пошел и собственного носа было не видать. Плутал-плутал и вышел на узкоколейку у торфоразработок, а там
