Я прокрался в дом вечером, попробовал ключи, которые все еще были у меня. К моему удивлению, они подошли. В коридоре было промозгло и темно. Воняло еще сильнее, чем раньше. Я немного поколебался, а потом толкнул дверь комнаты миссис Миллер.
Она легко подалась и беззвучно открылась. Случайный сдавленный звук улицы прозвучал так далеко, что казался воспоминанием. Я вошел.
Миссис Миллер тщательно закрыла окна, до сих пор ни один луч света не мог проникнуть сюда с улицы. Было очень темно. Я подождал, пока не станет лучше видно благодаря электрическому свету в коридоре.
Я был совсем один.
Мое старое пальто и свитер валялись в углу комнаты с распростертыми рукавами. Меня передернуло, когда я их увидел. Я подошел и слегка до них дотронулся. Они были покрыты плесенью и влажной пылью.
Белая краска местами отслоилась. Все выглядело так, будто комната стояла в запустении уже несколько лет. Я не мог поверить, как сильно все разрушилось.
Я медленно поворачивался и осматривал стены. Я всматривался в хаотичные замысловатые узоры обвалившейся краски и сырой штукатурки. Они выглядели как карты и горный ландшафт.
Я очень долго всматривался в ту стену, которая была дальше всего от того места, где лежало пальто. Было очень холодно. Прошло немало времени, когда в обвалившейся краске я увидел очертания. Тупое любопытство, оказавшееся сильнее всякого страха, подвело меня ближе.
На осыпающейся поверхности стены растянулась целая анатомия трещин, которые, под определенным углом и освещенные бликами света, очертаниями напоминали женщину. Пока я смотрел, они приобретали все более четкую форму. Потом я перестал видеть лишние линии и без всякого усилия сфокусировал внимание на нужных мне. Я видел женщину, которая смотрела на меня.
Я мог разобрать выражение ее лица. Кусок гнили, который был ее лицом, выглядел так, словно она кричала.
Одна рука у нее была заведена назад, она была напряжена, словно женщину тащили, а она тщетно старалась вырваться. Там, где кончалась рука и где должен был быть тот, кто держит ее, краска отвалилась целым пластом, открыв большой кусок влажного неровного цемента.
В этой темной бесконечности знаков я видел все, что захочу.
Посредник
© Перевод Н. Екимова
В хлебе что-то было. Морли резал, и на четвертом куске нож уперся во что-то твердое.
За его спиной ели и разговаривали друзья. Морли раздвинул мякиш, и его пальцы коснулись гладкой поверхности. От ножа на ней осталась царапина. Морли обратил внимание на цвет: тускло-серый, безжизненный. Он нахмурился. Давненько такого не бывало.
— В чем дело? — спросил кто-то у него за спиной, и, когда он обернулся, его лицо было абсолютно спокойно.
— Хлеб заплесневел.
И он бросил хлеб в мусорное ведро, но так, чтобы потом вытащить.
Когда все ушли, Морли вынул из ведра хлеб и разломил его. Очистил от налипших крошек серую трубку — короткую толстенькую палочку, которая увесисто ложилась ему в ладонь. Трубка была запаяна — на одном конце едва виднелся тонкий шов. Открывать ее Морли не стал. Просто повертел в пальцах. Нащупал инструкцию: буквы были мелкие и выпуклые, словно выбитые изнутри.
СПРЯТАТЬ ВОЗЛЕ УРНЫ У ВОСТОЧНОГО ВЫХОДА СЕНТ-ДЖЕЙМССКОГО ПАРКА, было написано на ней. КМС. СВС.
Морли снова повертел трубку. Ощупал волосяной шов пайки и глубокую засечку от своего ножа. Дефект вызвал у него беспокойство.
Он надежно упаковал трубку в твердый картонный цилиндр. По дороге к парку он сначала держал цилиндр очень крепко, но потом подумал, что со стороны это может показаться странным, и тогда он неторопливым и, как ему показалось, вполне естественным движением повернул голову, чтобы проверить, не следят ли за ним, ослабил хватку и понес цилиндр, небрежно помахивая им, пока ему не пришло в голову, что это уже чересчур, так ведь его могут и выхватить. Он был рад, когда впереди показались ворота парка, и, задержавшись возле них, нарочито долго возился с газетой, а сам, тем временем, положил цилиндр на землю и аккуратно придвинул его ногой к урне.
На следующий день Морли закончил определение стоимости, с которым возился уже давно. Он вышел с работы, пообедал и отправился домой, по дороге купил две новые книги в твердых переплетах, одну начал читать уже в метро. (Открыл с содроганием, однако внутри ничего не оказалось.) Раздумал идти домой, зашел вместо этого в кино, съел перед сеансом мороженое, фильм досмотрел до конца, до самых последних титров. Поужинал в пиццерии, выбрав столик на улице, где продолжал читать книгу, но ничего не помогало.
Чем бы он ни был занят, про себя он все время ждал. Представлял, как смотрители парка, дворники — или дворничихи — заинтересовавшись содержимым картонного цилиндра и улучив момент, когда никто не видит, вынимают его из кучи собранного мусора. Видел, как вскрывают цилиндр, распечатывают серую трубку и вытряхивают на ладонь содержимое, которое ему поручили доставить. Он знал, что зря беспокоится, но прошло уже много месяцев с тех пор, как он в последний раз получал такое задание. Наконец, через два дня, когда посылка уже должна была прийти туда, куда она направлялась, Морли вздохнул спокойно.
И поспешно втолкнул жизнь назад, в накатанную колею. Он, конечно, знал, что посылка эта не последняя, но был рад, что не психовал из-за нее слишком долго, как это случалось с ним иногда, а обошелся всего двумя днями. Раньше бывало хуже. Он так успешно справился с этим заданием, что, получив следующую инструкцию, был буквально в шоке.
Стоял октябрь, и Морли наслаждался запахами лондонской осени. В газетном киоске он купил копию «Стандард» и задержался возле шоколадок, глядя на низкокалорийную версию, которую он приучил себя притворно любить, как вдруг его обуял такой голод по настоящему шоколаду, что он схватил соседнюю плитку и, снедаемый чувством вины, торопливо заплатил. На ходу разорвал обертку. Первый кусок проглотил, не жуя, на втором его зубы уткнулись во что-то твердое, он споткнулся, остановился и уставился в мокрую тающую сладость, из которой на него глядело что-то холодное и темное.
…Он смотрел