Количественные изменения обусловлены в первую очередь новыми категориями книг – научных, учебных (история регионов, школьные учебники) и развлекательных (прежде всего романы). Королевское регулирование в этих условиях плавно стремится к механизму молчаливого согласия на публикацию. Так, постепенно, в сфере книжной администрации происходит замещение разрешительного порядка публикаций уведомительным. Трансформации подвергается и система дистрибуции книг. Отныне одним из важнейших видов дистрибуции книги становится продажа с лотков и разносчиками, что принципиальным образом меняет представление о доступности книги, в том числе в сельской местности.
Тематическая направленность книг меняется кардинальным образом. В начале XVIII в. бестселлерами оставались по-прежнему публикации, имеющие религиозный характер. В 1720-х годах доля таких книг составляет не меньше трети; к середине века – не больше четверти, а в 1780 г. – не более 10 %. Таким образом, настоящая десакрализация книги начинается отнюдь не с изобретением станка Гутенберга, а связана с взрывным интересом к художественной и научной литературе в эпоху Просвещения. История, география, рассказы о путешествиях (и вообще путешествия как жанр, формировавшийся в рамках сентиментализма) становятся самыми популярными видами публикаций, так как вписываются в энциклопедический проект «Универсальное знание», столь важный для эпохи Просвещения с ее стремлением к категоризации, рациональному знанию и толерантности к другим культурам. Если в середине XVIII в. таких книг было не более 1/5 от издаваемых, то накануне Великой французской революции (1789) они составляли более 40 %.
Другим весьма популярным тематическим направлением становятся книги по экономике, точнее политэкономии (учение о том, как рационально распределять блага в обществе). Первыми в этой области стали работы Адама Смита (1776). Вместе с тем еще до Смита дебаты о разумном распределении благ, таможенных пошлинах и прочих экономических проблемах велись на страницах журналов Даниэля Дефо (его деятельность была разнообразна, в том числе он известен как английский публицист, издававший журнал «The Weekly Review») и Джонатана Свифта (участвовал в создании журнала «The Tatler»). Во Франции интерес к литературе на экономическую тему объясняет массовое издание доклада министра финансов Неккера, сделанного королю на сессии Генеральных штатов. При этом примерно 30–40 % всех книг приходилось на долю развлекательной литературы (драматургия, романы и др.).
Особенный интерес просыпается в середине XVIII в. к различного рода периодическим изданиям. Будучи более доступными для потребителя (прежде всего с финансовой точки зрения), они постепенно занимают основное положение в сфере публицистического чтения, а следовательно, на долгие десятилетия становятся орудием манипуляции в руках власти, которая отныне стремится регулировать именно этот сегмент. О популярности периодики свидетельствуют следующие статистические данные, приводимые французскими историками прессы: в 1720 г. выходит 53 названия периодических изданий; в 1750 г. – 137; в 1770 г. – 188; в 1780 г. – 277, из которых 47 – газеты.[103]
Изменения касаются и формы книги, которая трансформируется второй раз после инноваций Иоганна Гутенберга (XV–XVI вв.). Формат книги уменьшается, и с середины века массовыми становятся форматы in-octavo (соответствует размеру 210 × 150 мм, то есть почти современному формату А5) и in-12 (160 × 90 мм), что позволяет делать книгу более простой и легкой в чтении и адаптированной для «вульгарного», то есть массового, чтения. Плотность текста на страницах при этом уменьшается: отныне в книгах больше «воздуха», что упрощает чтение.
Сама по себе философия Просвещения существенным образом меняет регулирование и администрирование книжного промысла. Раньше основными двумя документами, необходимыми для издания книги, были разрешение цензора и привилегия за большой королевской печатью, гарантировавшая права издателя на произведение. Такая жесткая регламентационная система, существовавшая с 1629 г., вынуждала издателей перемещать типографии ближе к границам Франции и печатать книги для внутреннего потребления за пределами страны, а затем нелегально ввозить на ее территорию. Естественно, расцвет контрабанды беспокоил регулирующие органы, и в 1729–1732 гг. постепенно контроль смягчается и строится на молчаливом согласии и огромном количестве нюансов. Разрешения превращаются в формальность. Как писал Кретьен Гийом де Мальзерб, директор книжной администрации (французского регулирующего органа) в 1750–1763 гг., «необходимо толерантно относиться и закрывать глаза на мелкие нарушения, чтобы избежать крупных».[104] Под влиянием мемуаров де Мальзерба, самые известные из которых в рассматриваемой области – «Мемуары о книгоиздании и свободе прессы», Дени Дидро пишет в 1763 г. свое «Письмо о книжной торговле».[105] Надо заметить, что работа де Мальзерба – по сути, государственного цензора – была пронизана философией трактата Ж.-Ж. Руссо «Об общественном договоре» (1762), что, конечно, было невозможно представить в предыдущей системе координат государственного регулирования.
Таким образом, книжная администрация осознает пропасть между легальным и желаемым и пытается догнать желаемое. В 1777 г. принято решение о модернизации системы французского книгопечатания. К этому времени накопилось слишком большое количество полуподпольных и нелегализованных типографий, которые было необходимо включить в систему корпорации. Решением этого вопроса становится ликвидация корпорации с ее жесткими правилами и установление максимального количества типографий. Таким образом, входящие в парижскую корпорацию книгопечатники могли продолжать осуществлять цензуру и контроль. Именно в этот период впервые официально закрепляется понятие «литературная собственность», знакомое нам сегодня как «авторское право». Данная привилегия распространялась только на вновь вышедшие произведения, но перепечатки отныне не входили в ведение монополии и разрешались всем. В итоге возникла паллиативная мера: привилегии корпорации распространялись на вновь издаваемые произведения, но к массовому тиражированию допускались многие другие. Автоматическое продление привилегий было отменено, а их действие ограничено годом смерти автора. Это закладывало фундамент для цивилизованного развития рынка на основе «авторского права» и последующих отчислений правообладателю. Именно тогда активно ведется дискуссия о независимости автора от издателя, по поводу чего Бомарше писал: «Лучше предоставить автору возможность честно жить за счет пожинания плодов со своих произведений, чем гнаться за местом или пансионом, который достанется ему на длительное время…»[106]
С 1770 г. мы наблюдаем процесс обновления печатного промысла в провинциях Франции. Увеличивается количество запросов на открытие типографий. Это связано с тем, что потребности читателей не полностью удовлетворены существующими книготорговцами и типографами. Однако возможность открыть магазин или типографию была все еще административно ограничена. Декрет о свободе книгопечатного промысла (1783) окончательно ликвидировал монополию корпораций, тем не менее крупные типографы, которые в ряде регионов контролировали печатный промысел, все еще поддерживали существенные барьеры на рынке и не пускали конкурентов.
Ограничения на рынке, отсутствие свободной торговли привели к расцвету торговли книгами вразнос. Некоторые разносчики покидали раз в год свои деревни, чтобы объехать округ, как правило в период, когда полевые работы уже закончены. Они распространяли календари и альманахи, которые читались в течение зимы. Кому-то удавалось строить сети параллельного распространения книг, и это позволяло им стать процветающими книготорговцами, обосновавшимися во Франции или вблизи ее границ (в Италии и на Пиренейском полуострове). Основные сети нелегального ввоза были
