— Так и так, ваше высоко… Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила… Личики свої в темном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят…
Царь руками сплескался да на дирижаб бегом. За ним начальник да деликат. Вставились, полетели. Деликат вожжами натряхиват, начальник колесом вертит, анператор пару поддает, дров в котел подкидыват… Штобы не так от народу совесно, колокольчик отвязал. Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал опеть стоїт да кланеїтся. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажно сбрусвянел:
— Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашенья!
Народ и видит, дирижаб летит, дым валит. Р-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались. В горницу залетели, за комод багром зачалилсь.
Выкатил царь из машины, да к царицы.
За коршень сграбился:
— Што ты, самоедка… Што ты, кольско страшилишшо!
Аграфена засвистела:
— Ра-а-атуйте, кто в боhа верует!!.
Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.
Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.
Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:
— Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.
Вот оне все трое сидят на полу, царица, бабка да дочка и воют:
— Позолоту-ту сби-и-ил, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!..
— Каку таку позолоту!?
— Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.
— Да это на вас золото??? Зеркало сюда!..
Ваньки-маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно їх в омморок бросило.
Полчасика полежали, опять в уме сделались. Друго запели:
— Держите вора-мазурика!.. Хватайте бродягу!
Царь кулаками машется:
— Сказывайте, как дело было.
Вот те в подолы высморкались, утерлись, рассказывают… Царь слушал, слушал и сам заплакал:
— Он это! Он, злодей Капитонко, мне назлил… Он, вор, меня и из города выманил. Не семья теперь, а мостова асфальтова! Ишь, пеком-то вас как сволокло… Охота народ пугать, дак сами бы сажи напахали, да розвели, да и мазали хари-ти… Дураки у меня и начальники. Кланяться пришли… Взяли бы да из пожарного насоса дунули по окнам-то. Холеры вы, вас ведь теперь надо шкрапить…
— Ничего, папенька, мы шшолоку наварим и пусть поломойки личики наши кажно утро шоркают.
Царь побегал, побегал по горницы, на крыльцо вылетел.
Народишко, который ради скандалу прибежал, с крыльца шарахнулся.
Царь кричит:
— Стой! Нет-ли человека, кто мужика со смолой в рожу видел?
Выскочили вперед две торговки, одна селедошница, друга с огурцами.
— Видели, видели! Мушшина бородатой в сертуке туда полез с туесом, а обратной порозной.
— В котору сторону пошел?
— А будто по мосту да в Заречье справил.
— Тройку коней сюда! — царь кричит.
Тройку подали. Царь с адъютаном сел, да как дунули, дунули, только пыль свилась, да народ на карачки стал. Через мост к зарецким кабакам перепорхнули. Катают туда сюда: спрашивают про Капитонка.
— Тут?
— Нет, не тут.
— Тут?
— Нет, не этта!
Буди в Канской мох мужиченко провалился… А Капитонко, ведь, там и был. Учуял за собой погоню, бороду, метлу-ту, отвязал, забежал в избушку. Там старуха самовар ставит, уголье по полу месит.
— Та, бабушка, с чем тут?!
— Чай пить средилась. А ты хто?
— Чай пить?! Смертной час пришел, а она чай пить… Царь сюда катит, он тя застрелит.
— Блаhодетель, не оставь старуху!
— Затем и тороплюсь. Скиновай скоре сарафанишко да платок, в рогозу завернись, да садись под трубу заместо самовара.
Живехонько они переменились. Капитонко уж в сарафане да в платке по избы летат, самовар прячет, бабку в рогозу вертит, на карачки ей ставит, самоварну трубу ей на голову нахлобучил:
— Кипи!
Тут двери размахнулись, царь в избу. Видит старуха окол печки обрежаїтся:
— Бабка, не слыхала, этта мужик в сертуке мимо не ехал?
А Капитонко бабьим голосом:
— Как не видеть! Даве мужик мимо порхнул, дак пыль столбом.
— В котору сторону?
— Не знай, как тебе россказать… Наша волось — одны болота да леса. Без провожатого не суниссе.
— Ты-та знаш место?
— Родилась тут.
Бабка, съезди с моїм адъютаном, покажи дорогу, найди этого мужика… А я тут посижу, боле весь росслаб, роспался… Справиссе с заданием, дак обзолочу!
Мазурик то и смекат:
«Золотить нас не нать, а дело состряпам».
— Сидите, грейте тут самоварчик, мы скоро воротимся, чай пить будем.
Капитонко в платок рожу пуще замотал да марш в царску коляску. Только в лесок заехали, эта поддельна старуха на ножку справилась, за адъютана сграбилась да и выкинула его на дорогу; вожжи подобрала, да только Капитонка и видели.
А царь сидит, на столе чашки росставлят. Бедна старуха под трубой, ни гу-гу.
На улице и темнеть стало. Царю скушно:
— Што эко самовар-от долго не кипит?
Его величесво трубу снял, давай старухе уголье в рот накладывать… Удивляется, што такое устройсво. Потом сапог скинул, бабки рожу накрыл, стал уголье раздувать. Старуха со страху еле жива, загудела она, зашумела, по полу ручей побежал… Царь забегал:
— Ох-ти мне! Самовар-от ушол, а їх чай пить нету. Скоре надо заварить…
Хотел самовар на стол поставить.
— На! Где ручки-те?
Старуху за бока прижал, а та смерть шшекотки боїтся; она как взвизгнет не по хорошему… И царь со страху сревел да на шкап. А старуху уж смех одолил. Она из рогозы вылезла.
— Ваше величие, господин анператор! Не иначе, што разбойник-от этот и был. Как он нас обех обмакулил, омманул…
Ночью царь задами да огородами пробрался домой, да с той поры и запил, бажоной.
А Капитонко этот в заграницу на тройки укатил и поживат там, руки в карманах ходит, посвистыват.
Эта сказка прерывалась безудержным смехом. Простодушный, он лишь способствовал крепкому и сладкому сну на вольном воздухе. Так закончился день сказок о любовных утехах и изменах.
День третий. Волшебные сказки
Московка открыла глаза, разбуженная громким и решительным оповещением Скомороха:
— Ситуха!
И вытерла мокрое лицо. Сеялся мелкий и вялый, нерешительный дождик, а все небо было затянуто серой, нежной пеленой. Московка по привычке, усвоенной с детства, огорчилась — дурная погода, но все просыпающиеся радовались: пароход снимется с мели.
— В Верховьї давно, верно, дожжи-ти, — пришла вода!
И Скоморох указал на вчерашние обнаженные полоски песку, — сегодня их затянуло водой.
