Его действительно ждали. Отстранив охранника, начальник караула порывисто шагнул навстречу йогину.
– Припадаю к вашим лотосным… Простите, Вьяса-джи! Я знаю, это не по уставу, нам не положено…
– Что именно вам не положено?
– Пускать! Не положено пускать! Это нарушение…
– Вам запретили меня пускать?
– Ни в коем случае, Вьяса-джи!
– Не пускать меня ни в коем случае?
Сегодня Мироздание всерьёз вознамерилось проверить невозмутимость гуру на прочность. Для этого оно избрало генерала Бхимасену, и вот теперь – начальника караула.
– Простите меня, гуру-махараджа! Простите недостойного!
– Не называйте меня так. Вы не мой ученик…
Эту фразу йогину приходилось повторять по двадцать раз на дню. Каким бы путём ты ни шёл, сколь бы далеко ни продвинулся, не стоит забывать о терпении и смирении. Ибо, как известно, на дне терпения находится небо.
– Извините моё косноязычие! Я неверно выразился. У вас по-прежнему есть допуск. Вам мы всегда рады! В любой день, в любое время…
Взволнован, растерян, сбит с толку, начальник не мог остановиться. Слова сыпались из него, как зёрна риса из прохудившегося мешка.
– Кого же вам не положено пускать? И почему я должен об этом знать?
– Их! Но поди попробуй их не пустить!
– Вы пробовали?
– И не пытался. Они там, у неё! Я решил, что будет правильно вас предупредить…
– Я могу пройти к госпоже Джутхани?
– Да, конечно! Но они там, у неё…
– Вы меня предупредили. Спасибо.
Горакша-натх приложил ладонь к папиллярному идентификатору, дождался зелёного огонька и прошёл через турникет. Ни охранник, ни начальник не последовали за гуру, как если бы он шёл прямиком в пасть голодному тигру.
Дверь в комнату Мирры была приоткрыта. Йогин задержался на пороге.
* * *– Виноват! Я очень виноват перед вами, Мирра-диди!
Двое пожилых брамайнов безмолвно подпирают стену. Третий стоит на коленях.
– Мы виноваты! Нам нет прощения!..
Те, что у стены, кивают: да, виноваты. Да, прощения нет. Кивают и почтительно складывают ладони перед грудью, словно молятся перед статуей богини.
– Мы не уследили!
Третий, жилистый великан, бьёт поклоны, как заведенный:
– Упустили! Натху, ваш сын! Мы, ничтожные…
Женщина в кресле склоняет голову набок. Она смотрит на коленопреклонённого великана, но видит, похоже, что-то своё. Ничтожным великана назвать трудно, впрочем, женщину не интересует это противоречие.
– Натху хороший мальчик.
– Натху!
– Он во дворе. Играет. Я ему разрешила.
Женщина рассеянно улыбается. Тянется к вазе с фруктами, берет сочный краснобокий персик, покрытый нежным пушком. Вертит персик в руках. На кожице остаются круглые вмятины от её пальцев.
– Теперь он у них! У подлых техноложцев!
– Он всё время убегает. Такой непоседа!
– Мы должны были, должны… Мы всё испортили!
– Он возвращается, он всегда возвращается, – женщина тихо смеётся. – Я разрешила. Пусть бегает, пусть играет…
– Простите нас, Мирра-диди!
– Натху любит свою маму. Он тут, рядом. Я знаю…
Безумие бродит по комнате. Останавливается, заглядывает в глаза великану. Косится на брамайнов у стены. Те каменеют, даже дыхание незаметно. Женщина протягивает великану персик:
– Хотите? Мне тут нравится. Тут хорошо.
– Персик?
– Никто не беспокоит. Кормят превосходно. Три раза в день! Берите, не стесняйтесь. Тут много, хватит и вам, и мне, и Натху…
– Натху?
Великан смотрит на персик, но брать не спешит. Медленно, словно у него остеохондроз, поворачивает голову, окидывает помещение тяжёлым взглядом. Кажется, что его глаза – два прожектора, что они испускают лучи в неизвестной людям части спектра. Лучи высвечивают двух брамайнов и движутся дальше. Голова великана поворачивается, поворачивается – есть в этом что-то нечеловеческое. Так поворачивают головы совы, заглядывая себе за спину. Наконец великан замечает гуру, терпеливо ждущего в дверях.
– Это вы, гуру-махараджа?! Это правда вы?!
Кешаб Чайтанья вскакивает, едва не ткнувшись макушкой в потолок. Одним широченным шагом он преодолевает расстояние между собой и гуру – лишь для того, чтобы снова бухнуться на колени, на сей раз перед йогином:
– Припадаю к вашим лотосным стопам! И молю…
– Меня не надо молить, шри Чайтанья. Меня достаточно попросить.
Горакша-натх не стал поправлять антиса. Йогин и сам избрал официальную форму обращения – по фамилии с вежливой приставкой «шри» – давая понять, что внимательно слушает, готов пойти навстречу, но сохраняя дистанцию. Душевное здоровье Кешаба оставляло желать лучшего, и гуру опасался сбить антиса с мысли. Если рассудок связывает с реальностью тонкая нить – глупо испытывать её на прочность. Мирра Джутхани тому свидетель.
– Дайте мне совет! Наставьте на путь, ибо я сбился с пути!
– Я слушаю вас, шри Чайтанья.
– Как наставник ученика?
– Нет. Как путник путника, я слушаю вас.
Ободрённый этими словами, Кешаб поднялся на ноги. Глянув на йогина с высоты своего роста, он смутился, сгорбился – и поспешил сесть на пол, скрестив длинные ноги. Брамайны за его спиной – антисы Вьюха и Капардин – как по команде, приняли ту же позу. Когда-то они помогли мальчишке-Кешабу справиться со страхом смерти и повторно выйти в большое тело, стать полноценным антисом. Теперь же Вьюха и Капардин безоговорочно признавали первенство Злюки Кешаба, лидер-антиса расы Брамайн, и во всём следовали за ним. Такое случается не так уж редко, Горакша-натх сам был тому живым примером.
Гуру принял позу священного лотоса напротив Кешаба. Мирра Джутхани поглядела на мужчин, слезла с кресла и тоже уселась на полу.
– О чём вы хотите спросить меня, шри Чайтанья? Какой вам нужен совет?
– Я запутался, гуру! Я преследовал цель – и не достиг её. Я хотел вернуть ребёнка-антиса на его родину, и стал причиной его пленения. Я хотел, я много чего хотел, я искал средства и способы… Но пока я искал способы, я потерял лицо!
– Объяснитесь, шри Чайтанья.
– Я предал своего друга! Он воззвал ко мне, как к близкому человеку, а я предал его!
Грудь Кешаба тяжело вздымалась. Сейчас он до боли напоминал мальчика, который отчаянно боролся со смертным ужасом, охватывавшем его при одной мысли о новом уходе в волну. Мальчику Кешабу помогли, теперь взрослый Кешаб опять нуждался в помощи.
– Кого вы предали, шри Чайтанья? Чем?
– Я нанес непрощаемое оскорбление Лусэро Шанвури. Вы знаете, кто это?
– Знаю. Продолжайте.
Кешаб понурился:
– Папа Лусэро умирает. Он позвал меня на проводы. Это традиция, это большая честь. И это очень трудная работа, поверьте мне. От такого приглашения не отказываются. Папа лучше меня. Мудрее, опытнее…
Голос великана понизился до шёпота. Гуру приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, о чём говорит антис.
– Я отказался! Пообещал и отказался. Я преследовал Натху. Я гонялся за ним по всей Ойкумене. Хотел убить, хотел спасти; сам не знаю, чего хотел. И вот результат. Натху я потерял. Лицо потерял. Уважение потерял. Друзей потерял. Жизнь, смерть – всё потерял. Зачем мне жить, гуру? Зачем, если жизни – нет, смерти – нет? Жить я не могу. Умереть тоже не могу!
Папа Лусэро умирает? Это было для йогина новостью. Впрочем, что значит смерть? И что значит смерть для антиса? Умрёт лишь
