– А и думать нечего! Весь день тишина гробовая. Ни моторов их не слышно, ни стуков… Словно повымерли все… Что-то затевают… Значит, отдыхают, сил набираются.
Слова Титова обеспокоили Алексея. Речкин, до этого занятый мыслями о возвращении на заставу, почувствовал неприятное щекотание под ложечкой. Он еще раз взглянул на лежащую перед Угловой пологую, вытянутую почти строго по границе, сопку. Покрытые черным лишайником камни, желто-зеленый мох… Все привычно глазу, но почему-то это «привычное» вновь показалось Алексею зловещее зловещего. С начала войны Речкин уже несколько дней часто всматривался вот так в знакомый пейзаж, что простирался перед его заставой. Всматривался настороженно, как притаившийся охотник, в каждый камень, каждую яму, каждую расщелину… И вновь неприятно кольнуло его в самое сердце. Снова навалилось тонным грузом ощущение опасности, что исходило от этой спокойной и миролюбивой с виду картины. Будто там, за вершинами сопок, поравняв острые концы штыков с линией горизонта, сидит враг. Да что там! Целая орда с танками, пушками, самолетами, напряженно ждущая, словно стая дрессированных псов, команды «фас»!
Да, Титов был абсолютно прав. Пугающе прав! И как он, помкомзаставы Речкин, сам не обратил на это внимание? Как?! Сама погода сегодня как никогда благоволила немцам для очередной бомбежки. Небо было идеально чистым, воздух замер в редком для этих мест почти идеальном штиле. Любой летчик поразился бы такой удаче в этих широтах. К тому же если на подлете к Мурманску их и ждали зенитки, то здесь, в районе Титовки, им было нечего бояться. Но небо молчало с самого утра. Ни звука! Ни малейшего звука! Даже приглушенного отголоска рычанья мотора или уханья разорвавшейся бомбы. Ничего! И это притом что днем ранее, когда погода не очень-то располагала к полетам, отзвуки бомбардировок доносились до заставы Алексея и справа, и слева. А сегодня тишина… Словно весь мир вокруг замер в томительном ожидании чего-то…
– Ладно, Леха! Шел бы ты спать! Вставать тебе рано! – Титов застегивал верхние пуговицы гимнастерки, по-видимому, собираясь куда-то.
– А ты?
– А я пойду гляну – что там на позициях творится. Взводных своих поищу, осмотрюсь перед сном…
– Ну, давай, командир, осторожнее! – Речкин улыбнулся устало, а оттого едва заметно.
Титов быстро нырнул в палатку и почти тут же выскочил из нее обратно, уже с фуражкой в руках.
– Будить-то тебя во сколько? – спросил ротный, распрямляя помятый верх фуражки.
– В четыре буди! – ответил все с той же усталой улыбкой на губах Речкин, взглянув на свои наручные часы. – Да понастойчивей! Хоть пинками!
– Хорошо! Спокойной ночи! – широко улыбнулся Титов, вновь обнажив приличную щербину между передними зубами.
Титов набросил фуражку на свою густую шевелюру и, поправляя ее на ходу, зашагал куда-то не спеша. Лицо его вновь сделалось задумчиво-серьезным, и у Алексея в голове опять проскочила мысль о том, что ему очень жаль этого крепкого деревенского парня, на плечи которого взвалили тяжелое бремя командира роты при его скромном звании. Речкин еще какое-то время молча провожал взглядом своего нового знакомого, пока поджарая, невысокая фигура того не исчезла за гребнем одной из сотен скалистых возвышенностей.
Глава 9
Речкин часто вспоминал знакомство с супругой. С Ниной, Ниночкой… Как свежая капля росы, что проступает на травинке поутру, а потом, нагреваясь, испаряется, должно бы было исчезнуть из памяти и это воспоминание. Затменное тысячью других, радостных и грустных, счастливых и горестных, ему, казалось бы, было суждено замутнеть в голове, раствориться, оставив после себя лишь сам факт произошедшего. Но Алексей, несмотря на сгинувшие с тех пор три года, помнил все поминутно, как сюжет зачитанной до дыр книги. И если б набралась целая тысяча свидетелей той встречи и все бы они, как один, заявили, что хоть что-то не отложилось в памяти Речкина или же исказилось, то он ни на секунду не усомнился бы в их лжи.
В тот день Алексей приехал в Харьков из летнего отпуска. Стоял август. Жаркий, душный, обжигающий август. От вокзала до Померок, где и находилась 2-я объединенная пограншкола, с недавних времен получившая статус училища, можно было добраться напрямик автобусом. Но он ходил всего три раза в день, и народу там набивалось, точно в консервной банке. Речкин решил не мучить себя этой душегубкой, а доехать до окраины города на трамвае, где всегда было свободно и который насквозь продувался через открытые окна. А потом уже пересесть в автобус.
В тот день заканчивался последний курсантский летний отпуск Алексея. Который он большей частью провел в родном селе, а на обратном пути погостил у бабушки под Киевом. Впереди его ждал последний год учебы. Всего один. За которым лежало непременно светлое будущее и большая военная карьера. А потому, несмотря на окончание бесшабашных отпускных деньков, Речкин находился в весьма приподнятом настроении.
Он сидел возле выхода, на кожаном сиденье, абсолютно один, зажав между колен свой большой отпускной чемодан. Фуражка лежала рядом, а верхние две пуговицы гимнастерки были совсем не по-уставному расстегнуты. Алексей ловил последние часы без строгих училищных командиров и ежедневной муштры. За окном проносились дома, скверы, переулки и летние палатки, спешили куда-то люди, проносились машины. На очередной остановке двери трамвая открылись, и вошла… она…
Неожиданный выстрел бездонных синих глаз сковал его в одно мгновение. Все видимое вокруг, все осязаемое помутнело, исчезло, растворилось насовсем, и остались только они – эти удивительные глаза.
Раз за разом, прокручивая в памяти тот момент, Речкин, как и тогда, вновь ощущал, как сжимается в груди сердце, тело схватывает паралич, а на щеках горит огнем румянец.
Он готов был провалиться сквозь землю от своего стыда, понимая, что она, эта прекрасная девушка, видит его смятение. И единственное, что было ему под силу, отвести взор в сторону. Но так неумело сделал он это, так скованно, что тем еще больше разоблачал себя.
А девушка тем временем не спускала глаз с молодого курсанта. Она впилась в него цепким, хищным взглядом, словно чувствуя его смущение и слабость. Алексей уже хотел было попросту выскочить на следующей остановке, но ее миниатюрная, нежная рука вдруг остановила его.
– Товарищ военный, а вы хорошо знаете город? – прозвучал над его головой нежный, бархатный голосок.
– Я? – изумленно поднял он голову, ткнув пальцем себе в грудь. – Немного… Ну… Вообще… Знаю… Не совсем, правда…
Она засмеялась.
Речкин никогда не верил «басням» про любовь с первого взгляда. Но в тот момент этот стереотип был разрушен в нем до основания.
Уже потом, когда они понемногу разговорились, когда робкая дрожь отпустила тело, Алексей, воспрянув духом, старался сделать все, чтобы внезапный разговор не остался просто разговором.
Как оказалось, девушка была приезжей, из далекого и, как всегда думал Речкин,
