Тониного отказа он сидел на Мосфильме у себя в кабинете и как раз обдумывал, кого из артисток попробовать, открылась дверь и на пороге встала красивая и стройная женщина, в которой трудно было узнать милую простушку Вику, курицу №2 из того самого детского спектакля. С Тоней она, тогда коротко познакомившись, отношений не прерывала, изредка они перезванивались, и Тоня не далее как вчера рассказала ей, как приезжал со сценарием Тихомиров и как уехал ни с чем. Более того, она посоветовала Вике позвонить Тихомирову и попытаться. И Вика решила, что это ее последний шанс.
Она закрыла за собой дверь, прислонилась спиной, чтобы никто не вошел, и сразу сказала ошеломленному Володе, что она пришла к нему не как к режиссеру, а как к человеку; что она давно следит за его творчеством и восхищается им издалека; что ей все равно, кого он будет снимать в следующей картине, потому что он ее интересует всю жизнь как мужчина, а не как режиссер; что она сразу догадалась десять лет назад, кто стоит за сюжетом любовной драмы Маши и Коки; что она уже тогда балдела от его таланта и гусарской удали; что она уже тогда жалела, что с ней был не он, а Бармин; что она все эти годы не решалась к нему подойти или позвонить, а сейчас пришла в другую группу и когда шла по коридору, вдруг увидела табличку на двери «В.П. Тихомиров» и подумала: «Это судьба. Или сейчас зайду к нему и все скажу, или никогда. И если его там не будет, значит – все, значит –
Он и раньше подозревал, что он гений, но такое откровенное и пылкое признание получил впервые. Она согрела его очерствевшее сердце, он запер дверь и таким образом предложение взять ее прямо сейчас и здесь – принял, но кто тут кого взял – это еще вопрос. Машины уроки, ее наглядные примеры для Вики даром не прошли, она провела эту партию безукоризненно и свой последний шанс использовала стопроцентно. Тихомиров купился. К нему в последнее время как к мужчине и гусару мало кто из дам обращался, все больше как к кинорежиссеру, и он, надо сказать, часто злоупотреблял служебным положением, но полного удовлетворения от этого, конечно, не было. А тут… Ее, такую красивую, застенчивую, почти в слезах молодую женщину совершенно не интересовали пробы, ее интересовал только он сам, так сказать, в чистом виде. Ну как тут было устоять! И он конечно же попробовал ее (и в прямом, и в переносном смысле) и утвердил затем на роль, и снял, а через год снял и в следующей картине, а еще через год – вот что изумительно! – женился на ней!
И теперь, говорят, живут очень хорошо. Имитация любви у Вики превратилась вроде в настоящее чувство, в настоящую привязанность, а Тихомиров перехода, естественно, не заметил; впрочем, был ли тот Викин монолог на пороге точно рассчитанной игрой – теперь он уже никогда не узнает.
А великий спортсмен Валерка Бармин совсем отошел от спорта, он даже не пытался быть тренером, он решил стать писателем и драматургом. Он решил, что его жизнь, в спорте и вообще, должна быть увековечена на бумаге. Там было, что вспомнить, наш «непрофессиональный» спорт был тогда большой тайной, и Валера многое мог порассказать. Он нашел себе соавтора, нормального литератора, умеющего в отличие oт него хорошо и грамотно складывать слова – во фразы, а фразы – в мысли, и они вместе выпустили первую книгу. Успешно. Потом были написаны другие. Но шли годы, и имя Бармина, которое обеспечивало книге кассовый успех, стали потихоньку забывать. Наша страна, к сожалению, беспамятна на великих спортсменов. Это в Канаде до сих пор чтят Боби Халла или в США – Джесси Оуэнса, да и Пеле знают не только в Бразилии и не только по кофе.
А у нас бывший лучший спортсмен планеты, которого на руках выносили болельщики со стадионов мира, живет теперь неизвестно как, и никому он не интересен. По телевизору его не показывают, а кого у нас не показывают по телевизору, тот и не нужен никому, ну, разве только специалистам, историкам спорта, ну, еще кое-кому из того поколения, которое его помнит. Так что сейчас Валера живет тихо, иногда крепко выпивая и делая свои фирменные пельмени, но жалеть ему не о чем: в его жизни было все – и слава, и преклонение, и красивые женщины всех мастей и национальностей, и победы, и драмы – все было. Он попытался еще раз победить – в литературе, – и почти получилось, но… почти… и он, кажется, успокоился, В конце концов, многие согласились
Любанька-Ватрушка теперь замужем за бизнесменом, за одним из руководителей какого-то крупного товарищества с очень ограниченной ответственностью. Она в его дела не вникает, она в основном на даче. У нее там две собаки, одна очень большая, кудлатая, ее зовут Вулкан, а другая – маленькая собачонка с крохотным беличьим тельцем, над которым высятся почему-то огромные, как локаторы, уши. Собачку, знаете, как зовут? «Тревога!» В каком состоянии надо проснуться, чтобы так назвать щенка, ума не приложу! На даче Любанька с удовольствием возделывает свои сельскохозяйственные угодья, там двадцать соток, и они требуют постоянного ухода и внимания. Любанька гордится своими парниковыми помидорами, а помогает ей на даче все тот же Феликс, ее бывший муж. Он у нее там вроде работника. Прогнать его по доброте душевной Ватрушка так и не смогла, после ее нового замужества Феликс остался бы совсем один, а новый муж и не возражал, хорошо понимая, что Люба только жалеет его, и тем более не ревнуя, потому что, если бы что, никакая меткая стрельба Феликса не спасла бы, братва с ограниченной ответственностью закопала бы его тут же, под грядкой с кабачками. Так что и Феликс оказался не один и при деле, но с одним условием: не приносить никогда больше ни одного чучела. Теперь он дарит их соседям по даче; соседей много, поэтому пока он всех осчастливит, еще много лет пройдет.
Кока почти спился. Он считает, что его жизнь не удалась. Он все так же работает в этом театре, однако ничего не получилось из того, чем обещал стать Костя Корнеев в блистательном начале своей карьеры. После истории с Машей все пошло как-то вкривь и вкось. Роли в театре предлагались все хуже, потому что и игрались им все хуже, да и в кино почему-то перестали приглашать. Как и все слабые люди, Костя винил в этом только обстоятельства и окружающих; почти каждый вечер он сидел в ресторане ВТО, а после пожара перекочевал в «Балалайку» (так ласково и фамильярно, без всякого уважения к музыкальной культуре страны, называют ресторан Союза композиторов). Всем случайным и неслучайным своим собутыльникам Костя жаловался на судьбу, которая в России беспощадна к настоящим талантам; еще жаловался на режиссеров, которые его не видят и не понимают. Костя забыл или даже вовсе не знал того, что спрашивать надо прежде всего с себя, тогда все будет идти в правильном направлении и рано или поздно, но наладится. Поэтому он ничего не делал, а только пил и ругал всех и всё. «Все вокруг – козлы и подонки; в этом театре только два настоящих артиста: ты и… Давай выпьем!» – говорил Костя любому из своих коллег, кто ему сегодня ставил.
Он и не заметил, как веселая алкогольная карусель перешла в тяжелую зависимость от нее; он все думал, что может бросить в любой момент, если захочет, только не хочет пока; ему нравится это – так зачем завязывать? Он не замечал, как постепенно теряет форму, набирает лишний вес, как красивое, тонкое, благородное некогда лицо обрастает складками, мешками и вторым подбородком. Хотя… скорее всего замечал, бреясь по утрам, но он себе это прощал поначалу, а потом и вовсе махнул рукой: мол, ну и хрен с ним, и так сойдет. Его часто мутило утром, и он находил свое–образный черный юмор в том, что приходил в ванную и, чтобы вызвать рвоту, – быстро взглядывал на свое утреннее лицо, в помутневшие желтки своих глаз. Средство было верное: всякий раз его неизменно тошнило от самого себя. А после – к черту все это, пара пива, сто грамм и – на работу. Ну, а вечером – в «Балалайку», с пятеркой в кармане: для начала – хватит, а потом кто-нибудь нальет. Обязательно наливали: кто-то помнил первые Костины фильмы, он и сам мог напомнить, если выпить очень хочется; кто-то из жалости; а кто-то таким образом возвышался перед своей девушкой, угощая «упавшую звезду» – артиста Корнеева.
У Кости всегда была в кармане козырная карта, безотказное средство на крайний случай: это была фотография, на которой он был в обнимку с Юрием Гагариным. Фотография была сделана в общежитии театра, до или после исторического полета – я не знаю, но факт тот, что вся компания была навеселе, а открытый, наивный и скромный первый космонавт планеты то и дело оборачивался к окружающим и, счастливо улыбаясь, восклицал: «Да мне в отряде никто не поверит, что я с Корнеевым знаком! Мы все его фильмы видели!»
Вот уж, действительно, не знаешь – где найдешь, где потеряешь! Кто сейчас Гагарин? И кто сейчас Костя Корнеев, добивающийся угощения с помощью этой фотографии? Косолапо-лакейской походкой колядует он сейчас по всем столам «Балалайки». Да, и походка изменилась у Кости: пружинистая грация
