Впереди послышался шум железнодорожного разъезда. Ветер донес запах угольной сажи и мазута.
«Потьма, — подумал Коля с радостью. — Я уже был здесь. Только под конвоем. Сейчас мы сядем в какой-нибудь эшелон или даже поезд, идущий до Москвы. Надо спросить у Марика, как бы мне половчее доложиться Головину».
Не доезжая до путей с полкилометра, ЗиС притормозил и свернул налево. Через минуту машина затормозила возле длинного трехметрового забора. По его периметру стояли вышки, точно такие же, как и в лагере № 21.
— К машине, — подал команду Гольдберг и сам соскочил на землю, хлопнув дверцей.
— Ну, — довольно грубо один из сержантов толкнул Колю кулаком в бок. — Чего расселся? Сказано же, вылезай.
Коля спрыгнул из кузова на землю и оказался перед большими воротами, которые тотчас же гостеприимно открылись перед ним.
— Проходи! — буркнул другой сержант и не менее чувствительно подтолкнул Колю в спину.
Коля едва не споткнулся, но выровнялся и шагнул за ворота.
Перед ним была Потьма. Настоящая Потьма. Не железнодорожный разъезд, а всесоюзно-известный пересыльный лагерь. Жадные ворота «Дубравлага».
Прямо от ворот внутрь зоны вела широкая дорожка, посыпанная гравием. Справа и слева от нее двумя строгими рядами тянулись шесть деревянных бараков, каждый за отдельным забором.
— Ступай, — сержант еще раз чувствительно ударил Колю между лопаток.
— Руки за спину, — напомнил местный надзиратель.
«Тут какая-то ошибка, — подумал Коля, но заложил руки за спину. — Надо сейчас же все рассказать Марику, объяснить ему».
— Не оглядываться, — сержанты продолжали наглаживать Колю кулаками в спину.
Коля вздохнул и стиснул зубы, готовый стойко перенести новое лихо, выпавшее на его долю.
В довольно длинном бараке сидели, стояли, лежали, спали, курили, разговаривали три сотни заключенных, собранных майором со всего «Дубравлага». Справа и слева вдоль стен в три яруса шли нары, но мест на них не хватало, поэтому много народа лежало на полу. Никто из отобранных в этот барак и не мечтал искупить вину кровью или смыть позорное пятно. Зато каждый из них, давая согласие майору, втайне надеялся, что не успеют товарищи из органов внести его фамилию в списки, как тут же выдадут винтовку с патронами и красноармейскую форму. А дезертировать из эшелона для человека бывалого — плевое дело. И тогда уж держись окрестные деревни и товаристые мордовки! Обожжет вас невольничье немытое тело!
Майор, однако, оказался не фраер. Он даже и не подумал выпускать зэков из-под конвоя, набил их в барак до отказа, в два раза больше нормы. По мере того, как набивался барак, штрафники начали понимать, что воли им не видать. Им ее даже понюхать не дадут. Вместо фиолетовой птицы свободы, чьим заманчивым хвостом поманили их сделать шаг из строя, тот же самый конвой или другой, очень похожий на него, доставит их на передний край и отойдет назад, только доведя их до немецких пулеметов.
Самые догадливые начинали прозревать, что обречены на убой. Либо их покрошат немецкие пулеметы, либо при попытке к бегству застрелит конвой. Догадавшись об уготованной для них участи, эти умники начали делиться с окружающими своими соображениями, находили веские доводы и убедительные слова. Скоро весь барак уверовал, что попался в ловушку. Они вроде как красноармейцы, но формы им не выдадут, оружия тоже. Они уже не заключенные, но еще и не вольные. Волю, ту самую желанную волю, за которой они и погнались, им покажут всего лишь на несколько минут, перед неминучей смертью, когда построят на переднем крае и укажут направление атаки.
К тому времени, когда Колю ввели в барак, запертыми в нем заключенными овладел холодный страх и жажда любых действий, способных хотя бы задержать скорую отправку на фронт. Двигаться! Только бы не сидеть без дела.
Коля встал возле дверей, высматривая место, куда он мог бы втиснуться.
— Политический? — окликнул его кто-то с первого яруса. — Лезь под нары.
Народу было битком, и Коле пришлось бы встать на четвереньки и влезть под нары, где уже и без него было довольно заключенных. Однако он не успел этого сделать.
От долгого трения рано или поздно неизбежно выскакивает искра. Если она падает на сухой порох, то возникает вспышка, а если порох надежно закупорен в герметичном объеме, то следует взрыв.
В середине барака высеклась искра, и уже никто не мог бы точно сказать, с чего началась заваруха. После каких-то неосторожных слов один заключенный, с профилем Сталина над левым соском, саданул своему соседу стальную заточку в горло. Пока тот хрипел и задыхался, к обидчику подползли два товарища жертвы. У них не было заточек, поэтому один из них вставил убийце свою деревянную ложку черенком прямо в глаз, а второй просто дал в ухо. За одноглазого тоже нашлось кому заступиться. Не прошло и полминуты, как в бараке вспыхнула яростная и беспорядочная бойня. Мелькали кулаки, заточки, ложки, оторванные от нар доски с гвоздями. Во всеобщей кровавой толчее нельзя было понять, кто против кого и за кого дерется. Все были против всех. Смертники вымещали друг на друге свое отчаяние. Чтобы не лезть в гущу боя, Коля вжался в стену возле двери. Раза четыре из дерущейся толпы на него наскакивали то с кулаками, то с заточкой, но Коля по-деревенски размашисто отправлял наскочившего обратно в толпу.
Когда веселье было в самом разгаре, а на полу уже валялось десятка три недвижимых тел, дверь распахнулась. Над самым Колиным ухом раздалась длинная автоматная очередь, пущенная поверх толпы, в потолок. Моментально наступила тишина, зэки стали нырять по своим местам.
Сержант опустил автомат и шагнул внутрь барака. Следом за ним с автоматами в руках шагнули двое других сержантов. Последним зашел майор.
Спокойно, как на грязный стол после сытного обеда, он посмотрел на поле недавней битвы и спокойно скомандовал:
— Выходи строиться.
Недоверчиво косясь на автоматы, заключенные потянулись на выход. Во дворе сержанты, орудуя кулаками и прикладами, помогали заключенным образовать строй. Последним из барака вышел майор.
Привычно поблескивая стеклышками пенсне, он встал перед строем, еще раз осмотрел его и сказал громко, но без надрыва:
— Граждане штрафники! Представляюсь. Я — ваш командир роты майор Гольдберг. Довожу до вашего сведения, что вы больше не заключенные, а солдаты Советской армии, — заметив кривые усмешки, майор повторил с нажимом: — Да, солдаты. Только с особым статусом. Прежде чем вам выдадут погоны и звездочки на головные уборы, вы должны заслужить эту честь. Вы должны пролить свою кровь. Ваша реабилитация неизбежна. Те, кто будет ранен, после излечения
