К морю они вышли в начале января. Сильный ветер гнал по низкому небу обрывки туч, посыпая грязь под ногами редкой снежной крупой. Фортуната куталась в старое одеяло, грела дыханием пальцы себе и Хосе. Мечта лежала перед ними холодной, мутно-серой амальгамой. Над обмелевшим заливом тоскливо кричали чайки. Хосе и Фортуната забрались на валун и сели, снова прижавшись друг к другу.
«Верни её домой», — раздался позади надтреснутый старческий голос.
Пара испуганно обернулась. У валунов стояла пожилая сутулая женщина в заношенном пальто и накинутой на плечи чёрной вдовьей шали.
«Что вы знаете о ней?» — спросил Хосе.
И женщина ответила словами директора цирка: «Её судьба предопределена, у неё нет иной».
Хосе закутал Фортунату поплотнее в одеяло и подошёл к женщине. Та смотрела на море, подслеповато щурясь, узловатые пальцы перебирали чётки. Щёлкали секундами отполированные бусины.
«Кто вы?» — спросил Хосе.
Вместо ответа та покачала головой.
«Возвращайтесь. Так будет лучше»
Подошла и Фортуната. Заглянула в выцветшие глаза женщины и тихо сказала:
«Я знаю, что вы можете нам помочь. Пожалуйста. Мы так хотим быть счастливыми и свободными…»
«Фортуната, моё милое дитя, если я сделаю это, твоё счастье будет недолгим», — снова покачала головой женщина.
«Я понимаю. Но всю жизнь, сколько себя помню, я испытываю постоянный страх, ни одной ночи не прошло без кошмаров. Ради того, чтобы ощутить любовь, не отравленную страхом, я готова заплатить».
Пожилая женщина повернулась к Хосе.
«Скажи, ты согласен с ней?»
«Да. Её счастье — моё счастье!» — пылко воскликнул он.
Женщина зябко подышала на руки в дырявых перчатках и проговорила:
«Будь по-вашему».
Она шагнула к Фортунате и сильно ударила её в грудь. Девушка коротко вздохнула, закашлялась — и выплюнула клочок бумаги, испещрённый корявыми строчками. Он упал в подставленную ладонь пожилой женщины, ярко вспыхнул голубоватым пламенем и пропал.
«Теперь ты свободна», — прошелестел усталый голос.
Лицо Фортунаты просветлело, на щеках появился румянец. Она и Хосе бросились было благодарить женщину — но та вдруг оказалась медленно бредущей вдоль кромки воды далеко-далеко от них.
Молодая пара нашла недалеко в скалах пещеру. Они развели там костёр и быстро отогрелись. Весёлые блики пламени освещали камни, превращая убежище в уютный дом. Хосе и Фортуната поужинали чёрствым хлебом и кислым вином из фляги и уютно устроились на расстеленном одеяле.
«Завтра утром мы пойдём в ближайший город. Там нас ждёт дом нашей мечты, — говорил Хосе, поглаживая кудри Фортунаты. — Зима не вечна, скоро будет солнечно. И теперь я точно знаю, что всё у нас будет хорошо».
«Я больше не боюсь, — улыбнулась девушка. — Словно разжалась рука, что держала меня за горло, не давая сказать главное: я люблю тебя и больше не боюсь. И я тоже знаю, что всё будет хорошо».
И они занялись любовью. И уснули лишь под утро, согретые теплом костра, обнажённые и свободные. А утром…
Вероника замолкает. Пальцы, держащие подвешенное на нити яблоко из папье-маше, разжимаются, и игрушка катится Ксавье под ноги. Он нагибается, поднимает её и протягивает молодой женщине.
— Что было утром, Веро?
— Утром Хосе проснулся.
— А Фортуната? — нахмурившись, спрашивает священник.
Вероника смотрит под ноги, будто что-то вспоминая, и отвечает не сразу.
— Когда Хосе проснулся, с ним рядом лежала кукла. Большая кукла в человеческий рост, изображавшая темнокудрую девушку в белом платье, расшитом блёстками. Лицо куклы было сделано с особым мастерством и изяществом, и в распахнутых синих глазах, сиявших на нём, застыло выражение блаженства и счастья.
Ксавье закрывает пластиковый ящик, в котором лежали гирлянды и игрушки, относит его на скамейку. Когда он возвращается, лицо его задумчиво.
— Скажи… Фортуната, выходит, стала тем, чем была?
— Да. Она была талисманом, куклой, созданной искусным мастером. Поглотительницей кошмаров. Забирала себе ночные страхи других людей. А когда Фортуната получила свободу… Она обрела истинный облик.
— Откуда в тебе эти истории, Веточка? Почему нельзя было сделать её героев счастливыми? — мягко спрашивает Ксавье.
Молодая женщина поправляет заколку в волосах и пожимает плечами.
— Это не мои истории, они возникают в голове сами. Их герои… Я сожалею, Ксавье. Но мне дано лишь рассказать то, что с ними случилось. Они где-то жили. И с ними было то, что было.
Он бережно берёт её за руку, прячет прохладные пальцы в своих ладонях.
— Отпусти эту историю, Веточка. Она прозвучала и покинула тебя. И пусть придёт новая. Где все будут счастливы. Пойдём, Веро. Нас ждёт хороший день, наполненный светом и радостью.
Жиль Боннэ лежит ничком в сочной зелёной траве парка, прильнув левой щекой к земле. Глаза его закрыты, на губах — блаженная улыбка. Походит Акеми с кульком жареного картофеля и парой куриных крыльев, усаживается рядом с мальчишкой.
— Боннэ, хватит валяться. Все нормальные люди на праздник пожрать и повеселиться идут, а ты в траву вцепился. Пойди, возьми еды со стола, когда ещё так свободно поедим.
— Когд-да ещё можно так п-полежать, — не открывая глаз, отвечает Жиль. — Я люб-блю этот парк, в-вот так вот. И мне н-нравится запах т-травы.
Акеми усмехается, кладёт у него перед носом ломтик картофеля. Мальчишка приоткрывает глаз, пытается достать картошку языком. Акеми срывает травинку, пододвигает ломтик ближе. Жиль приподнимает голову, хватает травинку зубами.
— Бака! Выплюнь! Картофель вкуснее, — смеётся Акеми.
На цветок в тени от белобрысых вихров Жиля садится пчела. Мальчишка осторожно приподнимается, опираясь на локти, и зачарованно рассматривает насекомое. Маленькие лапки пчелы желты от пыльцы, она деловито копается в недрах цветка.
— В-во внутрен-нем саду Собора есть п-пасека, — шёпотом рассказывает Жиль. — К-когда я б-болел, отец Ксав-вье лечил м-меня мёдом.
