Мальчишку вытаскивают из угла, швыряют на пол. Жиль не сопротивляется, только пытается прикрыть голову руками. Покорность не спасает: его несколько раз от души пинают, заставляют подняться, схватив за волосы, и волокут в коридор. Там мальчишка спотыкается обо что-то большое, податливое, теряет равновесие и прежде, чем его снова вздёргивают на ноги, успевает увидеть распростёртое поперёк коридора тело охранника с пробитым виском. «Liberté[16]», — пишет на стене седой мужчина с полузакрытым алой косынкой лицом. Свобода, успевает подумать Жиль, но причём тут свобода? В Азиле каждый себе хозяин, зачем здесь это слово?
Его гонят дальше, мимо распахнутых настежь дверей, мимо комнат, из которых слышится возня, приглушённые крики. «Кто эти люди? — с ужасом думает Жиль. — Что происходит?» Тот, кто конвоирует Жиля, выталкивает его на лестничную клетку, ударом между лопаток направляет по ступенькам вверх, ведёт мимо наспех намалёванных «liberté» и «libre[17]». Отец Ксавье как-то сказал, что когда эти слова появляются на улицах, они не предвещают ничего хорошего.
«Люди, которые пишут о свободе на стенах, искажают её смысл, — говорил он. — Слова превращаются в маску, за которой скрываются мерзкие дела».
Снова коридоры. В воздухе стоит запах крови. Обычно на этом этаже оживлённо — здесь Сириль всегда принимает гостей, а сменяющие друг друга охранники играют в карты в комнате отдыха. Теперь здесь гнетущая тишина. Жиля охватывает ужас. «Сейчас будет поворот налево, четвёртая дверь. Если мы туда, а дальше через переход на этаж вверх… нет, только не туда! Нет!»
Мальчишка поскальзывается на чём-то, разлитом по полу, дёргается, получает очередной болезненный тычок в спину.
— Рыпнешься ещё раз — разобью башку об стену и не посмотрю, что пацан, — рявкает его конвоир.
«Почему меня не убили? — мечется сумасшедшая мысль. — Почему?»
На узком мосту, переброшенном через обрушенные бетонные блоки, который тут все называют просто переходом, Жиль закрывает глаза. Его охватывает апатия и слабость, ноги двигаются с трудом.
— Смотри, куда прёшь! Перешагивай!
Ещё тело. И через пару шагов — ещё два. Жиль не вглядывается — нет никакого желания опознать в этих трупах кого-то из новых знакомых.
Возле двери, входить за которую Жилю было строго запрещено, стоят четверо со скрытыми под шейными платками лицами. Оживлённо переговариваются, посмеиваются.
— Трупы убрать не судьба? — напускается на них тот, кто ведёт Жиля. — Так и будут под ногами валяться?
— Не было приказа, — ворчит один из четвёрки. И кивает на Жиля: — Этот зачем?
— Разберёмся. Был заперт, не похоже, что это свита Сириля. И велено детей брать живыми.
— Давай его сюда.
Жиля отпускают, жестом велят повернуться и поднять руки. Он повинуется.
— Заходи. Медленно и спокойно. И будь вежлив, парень.
Переступая порог, Жиль старается смотреть вверх. Только не на пол. Слишком страшно. За бронированной дверью полутёмная маленькая комнатка, на стенах обои — старые, потёртые, но и они — небывалая роскошь для Третьего круга. Пыльная штора вместо двери, за ней — яркий свет. Когда глаза немного привыкают, Жиль видит у стены напротив стеллаж с книгами — огромный, во всю стену. В воздухе едва уловимо пахнет табаком: Сириль курит трубку, Жиль помнит это. И цепляется за этот слабый запах, не желая ощущать ничего другого.
— Ну ничего ж себе! — восклицает знакомый голос, заставляя Жиля повернуться.
У массивного стола стоит Рене Клермон с открытой книгой в руках и улыбается. Жиль борется с желанием оттолкнуть того, кто находится за его спиной, и бежать прочь, очертя голову.
— Акеми, ты погляди, кто у нас, оказывается, на Сириля работает.
И только тут Жиль замечает сидящую в кресле у винтовой лестницы девушку. Лицо её закрыто ладонями, поперёк колен лежит металлический прут. Конец прута испачкан в чём-то тёмном. Поневоле взгляд Жиля опускается ниже. На потёртом ковре у ног Акеми лежит Сириль. На лице застыла гримаса боли, глаза широко распахнуты, пальцы рук сведены судорогой. Сириль мёртв, как и трое его телохранителей.
— Акеми! — окрик Клермона заставляет её вздрогнуть.
Она убирает руки от лица, и Жиль видит две тонкие дорожки от слёз на бледных щеках. И взгляд — опустошённый, равнодушный. Не на мир направлен — в себя.
За дверью гремят шаги по железному мостику, и в кабинет Сириля затаскивают упирающегося Дидье — по пояс голого, с громадным кровоподтёком под левым глазом и разбитым ртом.
— А вот и наследничек, — комментирует его появление коренастый лысеющий мужик, потрошащий ящики стола.
Дидье видит тело Сириля на полу, бледнеет, бросается к нему.
— Месье Сириль! Месье!.. — голос срывается, мальчишка давится, зажимает себе рот.
— Шаман, этот стервец уложил пятерых, — сообщает тот, кто привёл Дидье.
— Хороший мальчик. Славный боец. Достойный сын своего отца, — чеканя каждое слово, произносит Рене, с интересом разглядывая мальчишку. — Дидье, мне нужны такие люди. Будешь на меня работать?
— Шаман, ты… — начинает коренастый.
— Тибо, заткнись! — обрывает его Клермон. И снова обращается к Дидье: — Ну?
Мальчишка молчит. Стоит на коленях над телом, протягивает руку, закрывает Сирилю глаза. На запястье Дидье откуда-то сверху падает тёмно-красная капля. Жиль поднимает голову и видит тонкую руку, свисающую со второго яруса. На руке — яркий браслет из ниток, Жиль запомнил его, когда мадам Элоди при знакомстве погладила его по голове.
Она пахла травами — как в Соборе, в комнатке, где отец Ксавье хранил лечебные растения. Жиль даже помнил некоторые из них. Розмарин, мята, ромашка, герань…
— Нет.
Жиль не сразу понял, что это сказал Дидье. Слишком твёрдо для двенадцатилетнего мальчишки прозвучало это коротенькое слово.
— Подумай, — хмурится Клермон. — Правильный ответ не только сохранит тебе жизнь, но и…
— Нет!
Дидье встаёт, гордо расправляет плечи, сжимает кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Рене мрачно кивает, разводит руками.
— Шаман, ты это… — бурчит Тибо. — Не надо. Перебей ему руки или глаза лиши, но не
