А дальше все было просто.
Я приоткрыл один из шкафчиков в спортзале и повесил на дверцу полотенце. Соорудил на самом видном месте, научно говоря, «гомогенное пятно маскера». Человеческим языком – отвлекающий фактор. Сам облачился в дерюгу, нацепил «балаклаву» и встал между рядами, совершенно не таясь. По-научному – внедрил «стимул» во вторичную среду «маскера». Там я превратился в соляной столп, и как результат – стал свидетелем того, как Ирина после душа беззаботно вытирает свое чудесное тело моим, между прочим, полотенцем (тем самым «гомогенным пятном»), наивно полагая, что мужской части нашей команды на этот момент в спортзале нет. А ведь я даже не прятался! Стоял метрах в трех и не дышал.
Будем считать, что от восхищения.
А минуты через три я сделал объекту наблюдения деликатное замечание по поводу наличия легкого жирка на бедрах.
Потом летал по всему спортзалу.
Разъяренная фурия, которая даже не озаботилась прикрыть свой срам, страстно вожделела добраться до моего тела.
До уха все же добралась…
Вот так захватывающе работает «Крауфорд» в практическом исполнении. Всего-то навсего – отвлекающий маневр.
И это только, как я уже сказал, базовые основы!
Часть занятий Хейфец посвятил непосредственно гриму.
Здесь пришлось научиться работать и с пудрой, и с помадой, и с краской для ресниц. Только не думайте, что пудра – обязательно розового цвета, а помада бывает только в оттенках красного. Например, при помощи голубой пудры можно придать лицу эффект изголодавшегося или изможденного человека. Слегка зеленоватая помада помогает изобразить пересохшие губы. Усиливает эффект специальный клей, похожий на ПВА.
А если выкрасить ресницы и брови в светло-рыжий цвет, потом добавить на осветленную кожу веснушки – лицо ребенка практически становится неузнаваемым. Это, кстати, я проверил на Козете. Здесь обошлось без травматизма. Меня только чуть не вытолкали из родного спортзала.
Но чистый грим – это капля в море.
Как объяснял Хейфец, идея превращения «стимула» в персонализируемый «маскер» (звучит как бред) заключается не только в краске. Существует огромное множество других нюансов. Форму лица можно менять валиками из ваты, рассовывая их за щеками, губами и даже в носу. Здесь главное – чувство меры и гармонии. Ошибешься – и камуфляж превратится в демаскирующий фактор.
Оказывается, очень важно контролировать положения головы и тела. Процесс узнавания человека в быту во многом зависит от характерных движений, типичных ужимок и мимики. Достаточно чуть по-другому повернуть голову и свести брови к переносице – и тебя узнать будет гораздо сложнее.
А еще есть осанка…
Еще есть одежда…
Еще есть язык жестов…
Еще – очень много чего есть.
Иными словами, если перечислять все, что я узнал от своего нового учителя, – получится толстенная монография, которую жаждали бы заполучить многие секретные службы мира, причем наперегонки.
Но капризный еврей, как он мне напоминал неоднократно, уже не консультирует спецслужбы.
– Вам не нужно радоваться, юноша, тому, что старый Хейфец делает вашей особе свое исключение. Таки он все же снова совершает что-то нехорошее. Вы начинаете очень много знать для своего чрезмерно юного возраста. А как сказал один древний мудрец, многие знания есть многие печали. Боюсь, мне станет за это когда-нибудь очень стыдно…
Понравился я ему.
Глава 9
«Мир, труд, май» и… мохеровый кардиган
В городе праздновали Первомай.
Огромные колонны людей формировались на распланированных администрацией точках улицы Гоголя и плавно вытекали на городское кольцо. Флаги, транспаранты, воздушные шарики в руках детей и пестрота весенних цветов – все это создавало непередаваемую атмосферу радости.
Из репродукторов гремела музыка. Народ лучился улыбками, пел песни под баяны, кто-то пытался пуститься вприсядку прямо по ходу движения людского потока. И не было во всем этом проклинаемого демократами двухтысячных авторитарного принуждения со стороны злобных коммуняк. Заградительных отрядов с пулеметами тоже не наблюдалось. Даже милиции было не так уж и много. И, к слову, раз уж пришла на память «демократическая мифология», – не было вокруг ни одного пьяного или даже слегка выпившего человека. Все сядут за стол после обеда, как заведено.
А сейчас массовая эйфория била повсеместно фонтаном абсолютно трезвой и здоровой струей.
Это давно уже был праздник не идеологии, а победившей и властно вступавшей в свои права крымской весны. И его действительно по-настоящему любили. Может быть, даже больше, чем Новый год. Разумеется, предприятия получали какие-то разнарядки из горисполкома по количеству участников, да только приходило людей гораздо больше, чем надо. Добровольно. И на точках сбора постоянно творилось чудовищное столпотворение. Осатаневшие организаторы доходили чуть ли не до драк, отстаивая свои кровные метры отведенной территории. А колонны выходили на площадь Ушакова с вопиющим опозданием. Но все эти капли дегтя недоразумений пшиком исчезали в цистерне вселенского веселья.
Наша группа сегодня не работала. Имеется в виду – по специализации. Всеобщий праздник захлестнул и нашу Контору. В дружный строй Ленинского района наших волкодавов, разумеется, не ставили, но они были где-то здесь. Наслаждались и расслаблялись.
Меня тоже отпустили «погулять». Одного, без контроля. Как сознательного, несмотря на некоторую безбашенность, сотрудника.
В качестве практикума я был под маскировкой. Мой образ – тревожный отпрыск не очень богатой прослойки малоквалифицированного пролетариата на грани люмпен-категории. На мне был кургузый пиджачок, надетый на выцветшую серую водолазку, не очень чистые штаны в коричневую полоску и тяжелые зимние ботинки, забывшие о существовании в природе обувного крема. На лице – обкатанный уже мною на Козете грим рыжего повесы: россыпь веснушек и раздвинутые валиками пухлые щеки. Украшала эту красоту драповая кепка-хулиганка, знававшая и лучшие времена.
Подобные мне сорванцы шныряли в волнах людского моря и кусками гнутой медной проволоки сшибали из рогаток, сделанных из шпилек для волос и резинки-венгерки, воздушные шарики у дисциплинированных детей. Народ про эту напасть знал, поэтому своих чад держал ближе к центру колонны. А злодеев легко вычислял, брал за уши и, веселясь, беззлобно отвешивал первомайские подзатыльники.
– А ну иди сюда, стрелок пархатый! Попался? – Очередная жертва уже трепыхается в клешнях пожилого усатого мужика, с рядами орденских колодок на левой стороне пиджака. – Ты чего людя́м праздник портишь? В милицию захотел?
– Пусти-и, дяденька. Я больше не буду.
– Рогатку давай! Давай-давай. Вот так. У ну, брысь отсюдова!
И, довольный собой, «дяденька» возвращается к начатому раньше: «…На не-ом защи-итна ги-и-мнастерка, она с ума-а меня сведет…»
В одном из просветов людского моря под ярким транспарантом «Мир-труд-май» лихо выплясывала замысловатый танец веселая старушка в пунцовом плаще, коричневых гамашах и солдатских ботинках. В одной руке у нее портрет Ленина на палочке, во второй – флажок советских военно-морских сил. Правильные, хотя и не совсем соотносящиеся друг с другом атрибуты крутились вокруг плясуньи морским семафором, сливаясь в бесшабашную и слабо идеологически выдержанную карусель.
Народ радостно гоготал и хлопал в ладоши.
– Давай, Семеновна! Не подкачай!
– …Ра-аску-у-дрявый! Клен зеленый! Лист резной! – Бабуля умудрялась еще и подпевать репродуктору. – Я-а влю-у-бленный! И смущенный пред тобой!..
Напирающие сзади даже
