— Бегиииии, — и столп пламени совсем рядом с ней, волной отшвыривая Ждану назад, на спину, на камни. Смотрит, как она на пол сползает и ревет сильнее прежнего, глотая огненные столпы, проламывая в пещере еще один ход, выдираясь наружу со страшным ревом, поджигая все, что попадается на пути, так, что шары огненные по траве катятся, и ящеры с ведрами мечутся, тушат пожар.
А на утро после суматохи, когда дым расстелился по побережью белым вонючим туманом, а выжженная дотла трава превратила берег в черное покрывало… одну из избранниц нашли мертвой в озере. То ли утопла, то ли утопили. Теперь их стало двенадцать.
Тело девушки принесли к Нияну и у ног его положили. На шее водоросли запутались и вокруг глаз синева, рот приоткрыт, и из него вода тонкими струйками вытекает. Князь к Врожке обернулся, а тот взгляд опустил в землю. Аспид челюсти стиснул до хруста, чувствуя, что вот-вот зубы начнут крошиться. Неужели предал его Врожка. Сам проблему порешал и одну из невест убил? Осмелился против князя пойти?
И взгляд на смертную бросил — стоит поодаль с ужасом на тело девушки смотрит, одета в сарафан бирюзовый и рубаху пышную пурпурными и золотыми нитями вышитую, волосы в косы толстые заплела… ведьма. Опутала его, околдовала, с ума свела. Из-за нее все. Ослушалась. Не ушла. Зверь внутри пламя изрыгнул, превращая кровь в кипящую лаву ярости.
— Привязать обоих. Скомороха и человечку — сечь буду. Чтоб другим не повадно было мои приказы не исполнять.
…Окрестили во царевом кабаке *1 — русская народная.
ГЛАВА 12
Я уснула в камере пыток,
Где на стенах тиски и клещи,
Среди старых кошмаров забытых,
Мне снились странные вещи.
Заглушала музыка крики,
Столько памяти в каждом слове,
Я уснула в камере пыток,
На полу, в луже чей-то крови.
Я уснула ночью глубокой,
В страшной чаще,
Зарывшись в листьях,
Среди диких чудовищ, голодных,
О своей не заботясь жизни.
(с) Flеur
Взгляд на него подняла и подбородок вздернула. Пусть высечет, пусть хоть кожу живьем снимет. Ни о чем не жалею. Ни об одной секунде. На моей коже от его пальцев невидимые следы остались, а в груди вместо сердца огненный шар полыхающий. И никогда этому огню не погаснуть, он скорее меня саму дотла сожжет, чем уймется. Мне кажется, я словно прозрела… словно на меня обрушилось озарение, и я вспоминала, как там… на земле, там, в моем мире мне казалось, что следом кто-то ходит… в окна заглядывает, жизни не дает. Как в темноте чьи-то глаза светились и шаги позади слышались. А я, глупая, Богу молилась и со светом засыпала, думала — с ума схожу, думала — видится мне все это, кажется. И силуэт человеческий в сумраке за деревьями, и хвост змеиный в траве или зарослях.
"Ты меня выбрал… ты ходил за мной… ты снился мне, и ты на ухо шептал. Ты в окна мои смотрел, и ты оберегал. Кольцо твое… я все вспомнила. Видела я. Тебя видела, хоть ты и старался быть невидимым. За что наказываешь? За то, что с тобой быть хочу? За то, что кольцо твое на своем пальце ношу? За то, что себя твоей чувствую? Ты почувствовать заставил… Твоя Ждана. Ты мне имя дал. Ты меня быть своей приговорил, а теперь отказываешься?"
Вижу, что слышит, и в глазах золотых плескается ярость звериная. И я знаю почему — он мог меня погубить. Там, в пещере, когда одежду скинула и в пламя шагнула — увидела, как золото в его глазах застыло и почернело на несколько мгновений, словно ржа его побила.
"— Бегиииииии, Жданааа"
Боялся сжечь, как Вий своих всех женщин. Меня же за меня и наказывает. Прищурился, голову чуть наклонил и челюсти сильно сжал. Так, что на скулах широких желваки шевелятся, и узоры его языческие на шее свой танец отплясывают. Прекрасен даже в минуты жестокости особенной варварской красотой. Все в нем с ума сводит, и каждый узор прочесть хочется, выучить и запомнить.
"Шрамом больше, шрамом меньше. На мне все твои прикосновения невидимыми рубцами останутся. Бей. Мне не страшно. Я бы еще раз пришла".
Кивнул ящерам, и те меня к дереву потащили, сарафан стянули и за ним рубаху с треском рвать начали. А я на него оглядываюсь и в глаза… в те, что теперь смертью светятся и чем-то диким нечеловеческим. Жестокий зверь, лютый и дикий. И кажется, еще секунда и его сущность прорвется сквозь человеческую, как ночью в пещере. Но страшно уже не было… страшно лишь от того, что откажется от меня и отдаст.
— Хватит, — так громко, что деревья задрожали, и воздух всколыхнулся, как волны морские. — Я приказывал раздеть?
Обернулась на звуки борьбы и увидела, как Врожку схватили под руки, но он вдруг неожиданно отшвырнул от себя двух ящеров и сам через голову рубаху золотистую стянул. Швырнул на сгоревшую траву и руки непропорционально длинные в кулаки сжал. Невиданная сила, неожиданная для такого низкорослого, как восьмилетний ребенок. Но ящеры не удивились. Плечами повели и снова с этим неизменно холодным выражением лиц пошли на карлика. Как роботы в моем мире. Ни одной эмоции, ни одного проблеска чувств. Только чешуя под кожей поблескивает. Теперь я уже не сомневаюсь, что это именно она.
— Меня не надо силком тащить. Виноват — наказание сам приму.
— А виноват в чем? — Ниян хлыстом в воздухе щелкнул. — Ты девку погубил? Ты все по-своему сделал?
Их взгляды скрестились, и Врожка даже голову не опустил — так и смотрит на Аспида из-под бровей своих рыжих, растрепанных. Только мне отчего-то кажется, что они совсем о другом.
— Не губил я никого. Не моя это задача — губить али миловать. Я жизни не дарю и не забираю. Виноват в том, что не доглядел за избранницами, и больше ни в чем. За то и понесу наказание.
Не походил карлик сейчас на себя самого.
