Думаю, я не выдал себя. Старуха следила за мной, как кошка следит за мышью; я знал, что ее правая рука, скрытая в складках одежды, сжимает тот длинный, грозного вида кинжал. При первых признаках разочарования на моем лице карга бы поняла, что момент настал, и бросилась бы на меня подобно тигрице, уверенная, что застанет меня врасплох.
Я взглянул наружу, в ночь, и там увидел новую опасность. Перед хижиной и вокруг нее на небольшом расстоянии виднелись какие-то тени; они стояли совершенно неподвижно, но я понимал, что они настороже и внимательно следят за мной. Теперь шансов спастись почти не осталось.
Я снова украдкой огляделся. В минуты наивысшего волнения, вызванного серьезной опасностью, мозг работает очень быстро, и способности, зависящие от ума, возрастают пропорционально. Теперь я познал эту истину и в одно мгновение понял всё. Например, понял, что топор вытащили через небольшое отверстие в одной из гнилых досок. Какими же ветхими должны быть стены лачуги, чтобы такую штуку можно было проделать без малейшего шума!
Что и говорить, эта хижина была настоящей западней убийц, и ее охраняли со всех сторон. Человек с гарротой[97] лежал на крыше, готовый задушить меня своей петлей, если я увернусь от удара кинжала старой карги. Впереди мой путь преграждало неизвестное количество бандитов. А сзади сторожила шеренга готовых на все людей – я по-прежнему видел их глаза сквозь щели в досках пола, когда смотрел туда в последний раз, – они лежали на земле и ждали лишь сигнала, чтобы вскочить. Если действовать, то только сейчас!
Со всей возможной невозмутимостью я слегка повернулся на табурете, перенеся вес тела на согнутую правую ногу. Потом, как диктовал боевой инстинкт древних рыцарей, выдохнул имя своей дамы и бросился всем телом на заднюю стену хижины.
Как бы внимательно за мной ни наблюдали, но внезапность моего броска застала врасплох и Пьера, и старуху. Вываливаясь сквозь гнилые доски, я заметил, как она тигриным прыжком вскочила с места, и услышал ее приглушенный вскрик разочарования и ярости. Мои ноги приземлились на нечто шевелящееся, и, отпрыгивая в сторону, я понял, что наступил на спину одного из злоумышленников, лежащих лицом вниз снаружи у стены хижины. Кроме царапин, оставленных гвоздями и обломками досок, я был невредим и, задыхаясь, бросился бежать вверх по склону холма впереди, слыша за спиной глухой треск обрушившегося навеса.
Это был кошмарный подъем. Холм, хоть и невысокий, оказался ужасно крутым, и с каждым шагом я увлекал за собой массу пыли и золы, в которую проваливались мои ноги. К тому же эта ужасная, зловонная пыль забивала мои легкие, не давая вздохнуть и вызывая тошноту, но я понимал, что речь идет о жизни и смерти, и продолжал бороться. Секунды показались мне часами; впрочем, те несколько мгновений, которые я выиграл на старте, в сочетании с молодостью и силой дали мне большое преимущество, и хотя несколько фигур преследовали меня в мертвой тишине, которая была ужаснее всех звуков, я легко добрался до вершины. Однажды, много времени спустя, мне довелось подниматься на конус Везувия, и, когда я с трудом взбирался по ужасной крутизне среди серных испарений, та кошмарная ночь в Монруже вспомнились мне так живо, что я едва не лишился чувств.
Мой холм был одним из самых высоких в этой стране мусора, и когда я добрался до вершины, хватая ртом воздух, с сердцем, стучащим как кувалда, то увидел вдалеке слева тускло-красный отсвет неба, а ближе ко мне – вспышки огней. Слава Богу! Я понял, где нахожусь и где пролегает дорога на Париж!
На две или три секунды я остановился и оглянулся. Мои преследователи все еще были далеко, но решительно бежали вперед в полном молчании. Позади остались развалины лачуги – масса досок, среди которых шевелились неясные фигуры. Я хорошо их видел, так как из обломков уже вырывались языки пламени – очевидно, тряпки и солома загорелись от разбитого фонаря. И по-прежнему тихо! Ни единого звука! По крайней мере, старые негодяи умели умирать храбро.
У меня хватило времени только на быстрый взгляд – оглядев окрестности холма, готовясь к спуску, я увидел несколько темных фигур, огибающих холм с двух сторон, чтобы отрезать мне путь. Теперь мне предстояла гонка, выигрышем в которой должна была стать моя жизнь: злодеи явно пытались перехватить меня по дороге на Париж. Повинуясь мгновенному инстинкту, я бросился вниз с правой стороны холма и успел как раз вовремя – подозрительные старики, которые следили за мной, повернули обратно. Несколькими прыжками сбежав по крутому склону, я бросился в проем между двумя холмами впереди и едва уклонился от удара, который один из преследователей нанес мне тем самым ужасным топором из лачуги. Несомненно, здесь не могло быть двух таких топоров!
Затем началась поистине ужасающая погоня. Я легко бежал впереди стариков и, даже когда к охоте присоединились несколько более молодых преследователей, без труда сохранял дистанцию между нами. Но вот беда: я не знал дороги и не мог руководствоваться отсветами в небе, так как бежал в противоположную сторону. Я слышал, что люди, которых преследуют, всегда выбирают левое направление, если только сознательно не поворачивают направо, и я теперь в этом убедился. Предполагаю, что мои преследователи тоже это знали, ведь они были скорее животными, чем людьми, и при помощи хитрости или инстинкта сами узнавали такие секреты: после быстрого рывка, после которого я собирался на мгновение перевести дух, я внезапно увидел впереди две или три фигуры, быстро идущие мимо холма справа.
Теперь я действительно попал в паучьи сети! Но при мысли о новой опасности во мне включилась изобретательность всех преследуемых, и я бросился направо. Я бежал в этом направлении примерно сто ярдов, а потом, снова повернув налево, почувствовал уверенность, что я по крайней мере избежал опасности попасть в окружение.
Но не в преследовании было дело, так как отбросы общества упорно, неумолимо бежали за мной, по-прежнему в мрачном молчании.
Надвигалась ночь. В сгустившейся темноте холмы выглядели несколько ниже, чем раньше, но зато немного бо`льшими в диаметре. К этому моменту я оставил своих преследователей далеко позади, поэтому предпринял бросок вверх по холму передо мной.
О,
