Почерневшие от времени стены церкви местами сохранили следы побелки, окна зияли провалами, в куполе была дыра, он не выдержал одной из зим и обвалился. Над дверями сохранился кусок росписи, когда-то очень давно на городские улицы строго взирал лик Христа.
Теперь от изображения осталась лишь часть лица и кусок нимба. Женя остановился на минуту, в знак почтения приложил ладонь к груди.
– Это тебе люди молятся, да? – горестно спросил он в темноту. – А толку – что молись, что не молись, все равно умирают. Мама моя тебе молилась, а все равно ушла.
«Ничего ты не понимаешь, глупенький, – послышался в голове голос-колокольчик. – Бог ведь не на земле, а на небе, будешь себя хорошо вести, после смерти попадешь в рай и будешь там жить в вечном счастье!»
Мама… Так говорила маленькому Женьке тяжелобольная Наталья. Перед смертью она стала очень религиозной, а ее маленький сын с охотой слушал ее беседы о боге вместо сказок на ночь. Она же говорила о милосердии и сострадании. Тогда отец отдалился от нее, Егор считал, что жена глубоко заблуждается, желая простить всех и каждого, Коровин-старший старался оградить от таких разговоров сына, считая подобные мысли глупостью и бабским трепом. Наталья умерла одна, в пустой комнате, и посмертно оказалась права. Лишь сострадание и любовь к ближнему спасут медленно гниющий изнутри мир. Только вот люди не желают этого понять в порыве перегрызть друг другу глотки…
Женя задумчиво взглянул на покосившиеся двери храма, не вовремя погружаясь в грустные воспоминания.
– Спасибо тебе, – парень кивнул изображению. – Надеюсь, мои ребята там, у тебя на небе, и у них там вечное счастье.
Женя повернулся спиной к церкви и замер, рассматривая никогда не виденный им район. От храма тянулся длинный проспект, уходил за горизонт бесконечной линией, широкий и мрачный. На проезжей части догнивали запорошенные снегом остовы машин, вдоль нее тянулись дома, низкие пятиэтажки с покосившимися стенами. Вдалеке темнел лес, разросшийся из городского парка. Он потихоньку подступал к дороге, завоевывая себе все больше жизненного пространства. Разведчики говорили, что в парк давно уже никто не ходит, а безумцы, сунувшиеся туда, не возвращаются. Да и некому туда ходить. Бункеры города находились на значительном расстоянии от парка, и район, до Катастрофы называвшийся Новые Мытищи, давно не видел людей.
Направо уходила еще одна дорога, через несколько сотен метров она круто поворачивала, а прямо высилось здание общежития, за которым начинались владения военных. С противоположной стороны, за храмом и дальше, чернели высокие дома новых районов, некоторые встретили свой последний день недостроенными. Чудом сохранившийся башенный кран уныло скрипел стрелой на ветру, мрачный и жуткий в серебристом свете луны.
Женя поежился от холода. С каждой минутой все больше хотелось развернуться и бежать прочь. Что он сможет найти на территории части? Что нужно узнать, как это сделать? Вопросы, на которые не было ответов. Была задача – вызволить из рук военных дневник Марины Алексеевой, прежде чем они осознают, какой материал для экспериментов попал к ним в руки. А как ее выполнить, это уже проблемы отряда разведчиков…
«Одного разведчика, – мрачно подумал парень, растирая замерзшие пальцы. – Надо идти. Надо».
Юноше казалось, что морозный зимний воздух давит на плечи бетонной плитой. Непосильная ноша. Невыполнимая задача. Евгений чувствовал себя маленьким ребенком, брошенным взрослыми, и от жалости к себе на глаза наворачивались слезы. «Мамочка, ребята, где же вы? Почему вы не хотите мне помочь?» – билась в голове одинокая, отчаянная мысль. А ей вторил жестокий, суровый голос: «Они все давно мертвы. Ты – один. Один. И никто не поможет тебе. Ты должен идти вперед. Ты должен выполнить задание. Должен! Должен!» В горле застрял тяжелый ком, окоченевшие ноги не слушались. Бежать, бежать назад скорее, под защиту знакомых бело-зеленых стен, под землю, в тепло, к родным лицам, прочь от этого черного безмолвия.
– Нет! – отчаянное безрассудство загнало тяжкие сомнения куда-то глубоко, в те потайные коридоры души, куда не стоило заглядывать лишний раз, чтобы не тревожить себя забытой, приглушенной болью. Парень прислушался, до рези в глазах всматриваясь в темноту проспекта.
Вдалеке послышался хорошо знакомый вой. Стоило поторопиться. Женя еще раз взглянул на полустертую роспись над дверями храма.
– Помоги мне! – чуть слышно прошептал разведчик и быстро зашагал вперед. Под сапогами захрустела асфальтовая крошка, мелькнуло распахнутыми воротами здание пожарной охраны. В день Катастрофы красные пожарные машины в спешке летели по улицам города, там и застыли навсегда в бесконечных пробках. Ангары оставались открытыми двадцать лет, покосившиеся створки вросли в землю, ржавые, с облупившейся алой краской, будто ожидая. Вот только… никогда уже не дождутся.
Погруженный в грустные мысли, Женя неожиданно для себя оказался у стен общежития. Военная часть была даже ближе, чем предполагал парень. За громадой серого здания начинался бетонный забор, под сенью деревьев скрывались постройки. Где-то за ними была неприметная дверь, которая вела в бункер.
«Ну, дошел, и что? Дальше-то что?» – самого себя спрашивал юноша, но не находил ответа, медленно пробираясь вперед. Занятый раздумьями, он слишком поздно заметил часовых. Усталое, измученное страхом и холодом сознание воспринимало окружающий мир медленно, с опозданием на несколько секунд, и они стали роковыми.
Парень сам не понял, как оказался на земле, уткнувшись лицом в снег. Два человека в потертой химзащите цвета хаки подняли его за плечи, завязали глаза. В спину уперлось дуло автомата.
– Вперед! – глухо прозвучала команда.
«Ну что же, часть плана удалась, – как-то слишком безразлично думал Евгений, вслепую шагая по скрипящему снегу. – Только кому оно теперь надо? Кажется, я очень сильно влип…»
Пару раз парень оступился, упал, разбив коленку. Дальше шел медленно, хромая, подгоняемый солдатами.
Наконец, в тишине прозвучал по металлу условный стук, чуть скрипнули хорошо смазанные петли. Пленника вели куда-то вниз, по ступенькам. С каждой минутой становилось теплее.
– Стоять! – приказал конвоир. – К стене!
С разведчика стащили химзащиту, отобрали рюкзак. Оружие потерялось еще там, на поверхности. Да и что теперь жалеть…
Грубые холодные руки сняли с глаз повязку, стащили противогаз. Парень увидел такую знакомую бетонную стену, выкрашенную до половины зеленой краской, а наверху – побелкой. Остро пахло резиной и влажным камнем, к этому примешивался тонкий запах какой-то еды, от которого живот свело голодной судорогой.
Несколько минут парень простоял лицом в стену, широко расставив ноги и подняв скованные руки. В убежище автоконструкторов Женя когда-то видел книгу с картинками про тюрьму. Заключенных так же ставили к стене, а если конвою что-то не нравилось, их били. А для дознания пытали. Воображение услужливо нарисовало сцену допроса. Окровавленное лицо пленника, лампа, направленная прямо в глаза, больные, слезящиеся. «Говори, падла!» – громкий и резкий
